Мёртвая душа

И, раз уж не касается, почему я боюсь — боюсь, что донгскую небесную лазурь разрежут военные самолёты, что яркие вывески втопчут в землю сапоги революционеров, что мою — мою! — академию разнесёт шальной снаряд без серийного номера?..

Разве кто-то обязывает меня думать об этом?

Нет, это же мой выбор — мой и только. Я хочу быть здесь и хочу, чтобы проблемы Донга касались меня.

А Лей? Уверена, он чувствует то же. А значит, несмотря на все пререкания, он примет свою участь… Или, может, судьбу?

Так странно переживать о чужой свободе даже больше, чем о своей собственной.

И так глупо определять свободу местом, в котором ты находишься.

Свобода — она ведь внутри, где-то между носом и лёгкими. Она раскидывает свои невидимые руки, стоит только вдохнуть полной грудью, щекочет, прячется в сердце и вместе с его биением скользит по артериям к голове, рукам и ногам.

Так какая разница, кто я и где нахожусь? Я свободна, пока в воздухе есть кислород, позволяющий мне дышать. Разве не так?

Ноги привели меня к полю. Я села, привычно подперев спиной парапет, коснулась ладонями прохладной земли, закинула голову. Сидела бы так целую вечность.

Хотя, нет, не усидела бы. Даже сейчас не могу ни о чём не думать. Не могу не думать о подслушанном разговоре.

Не могу не думать о Лее.

Как он там? Разбил уже брату нос? Или стиснул его в объятиях тоскующего по семье мальчишки? Может, молча ушёл, не желая продолжать разговор?

Нет, точно не последнее. Лей редко когда может промолчать. Даже подушка, прижатая к лицу, ему не помеха — я проверяла.

А если ударил? У него ведь и так костяшки разбиты, только корочки появились, опять закровоточат.

А если обнял? Вернётся к семье? Он ведь может и не заканчивать академию… А если же он всё же решит доучиться, то год не бесконечен. Что мне делать, когда учебный год закончится? Как мне жить без моего придурковатого соседа?

— Ты что, плачешь? — с парапета спрыгнули, поднимая облако пыли, и мне не нужно было смотреть, чтобы понять — это Лей.

— Не дождёшься! — фыркнула. И как он так подобрался — даже тени его видно не было?

— Почему ушёл с занятия?

Я повернула к нему голову. Всё тот же Лей. Брови вразлёт, тонкий острый нос и глаза-угольки. Волосы отрастил, пижон, светит шёлковыми прядями, а меня всё на стрижку водил. Показушник.

— Волновался.

— За меня? — он тоже сел, уперевшись спиной в парапет, повернулся ко мне.

Отшутиться? Или сказать правду? Может, просто промолчать?

— Я подслушивал.

Да, это точно не то, что стоило говорить.

Лей отвернулся, нахмурился, посмотрел на свои руки.

— Я знал, кто ты, прочитал в газете.

— Да? Я надеялся, что ты до неё не добрался. Не особо ведь интересовался, только бейские читал.

— Та заинтересовала.

— И?

— Что «и»? — ненамеренно повторила за братом Лея. Лей заметил, хмыкнул, криво улыбнувшись.

— Ты зол на меня?

— С чего бы? Принц и принц. Странно, что отмалчивался.

— Мне казалось, тебе будет некомфортно из-за этого. Глупо, конечно… Да и не хотел я быть принцем.

— А сейчас?

Он промолчал.

— Сейчас ты хочешь быть принцем?

— Я не знаю, — резко ответила он, снова поворачиваясь ко мне. — Я не хочу, но и…

— Сердце беспокоится, да? — я улыбнулась. — Моя мама всегда говорила: сердце знает лучше.

— Есть то, от чего я не хочу отказываться, но мне придётся, если я вернусь во дворец.

— И что же это?

Он не ответил, просто смотрел мне в глаза — так долго, что я смутилась и отвернулась. Не хочет говорить — ладно.

— Всегда приходится делать выбор, — вздохнула. — Если это «что-то» станет тебе недоступно только лишь из-за дворцовых стен, значит, это «что-то» не так уж тебе и нужно.

Лей снова промолчал. Краем глаза я заметила, что он смотрит в небо, прямо как я до этого, и улыбается. В этой улыбке мне виделось спокойствие, словно Лея покинули сомнения, снедающие его на протяжении всей жизни.

Если бы я знала, что сегодня последний раз, когда мы с ним сможем сидеть здесь, на поле, как друзья, я бы подольше задержалась в этом моменте…

*****

Вой сирены застал нас на занятии. От неожиданности я перевернула чернильницу, испортив аккуратно выведенный в тетради пример, но это меня совсем не волновало.

Сирена. Прямо сейчас.

Мы, не сговариваясь, вскочили со своих мест и побежали на площадь. Шум наших сапог в сочетании с жутким воем усиливал бушующую внутри тревогу.

Сирена значила лишь одно — срочный военный сбор.

Мы встали в три ряда по стойке смирно. Ещё никогда наше построение не было столь идеальным — проведи Гао линию по носкам наших сапог, она была бы абсолютно ровной.