Мертвая сцена

— Ну и чего ты добьешься? — почти выкрикнула я. Как же я на него разозлилась!

— Того, что вся твоя идея провалится, — смущенно объяснил Фигуркин. — И твоего мужа оправдают.

— Нет, мой милый, — язвительно возразила я. — Ты добьешься лишь того, что сам угодишь в тюрьму!

Этот довод, казалось, даже не пришел ему в голову.

— Как? — пробормотал он. — За что угожу? Я ведь только пролью свет…

— А что ты сделал сегодня, дуралей? — Я уже совсем перестала сдерживаться. — К твоему сведению, сегодня ты совершил дачу ложных показаний. А за это сажают! Твое признание лишь немного облегчит твою участь, но все равно тебя посадят… — По глазам Фигуркина я с облегчением убедилась, что он теперь и пикнуть никому не посмеет о своем лжесвидетельстве. — В общем, выкинь эту мысль из головы, — посоветовала я ему на прощание. — А заодно и меня.

Он оказался еще глупее и подлее, чем я думала. Невольно я испытала солидарность с У. Все-таки не зря он издевался над этим мерзавцем. Ему и помогать-то не следовало. Зачем советскому кинематографу такие бездарные и низкие постановщики?

21.5.62

Сегодня я беседовала с милицейским психиатром (если я правильно называю его должность) Филиппом Филипповичем. Рано утром позвонил Всеволод Савельевич и, чрезмерно пылко извиняясь за беспокойство и вновь неуклюже выражая свои соболезнования, попросил меня встретиться с этим самым Филиппом. Ну я и встретилась.

Психиатр времени на извинения и сочувствие не терял. Он представился, предложил мне сесть — и начал с места в карьер:

— Товарищ Лавандова, давно ли вы знаете подследственного Носова?

Сам не ведая того, Филипп Филиппович уже этими словами доставил мне огромное облегчение. Я-то было испугалась, что психиатр поверил У. и теперь хочет меня разоблачить. Но раз он назвал его Носовым, значит, все в порядке.

— Носова я знаю с института. Но последние десять лет… до самого недавнего времени ничего о нем не слышала, — заученно ответила я.

— Да, — вздохнул Филипп Филиппович, — я уже ознакомился с вашими показаниями, которые вы дали Всеволоду Савельевичу. Я, собственно, хотел спросить о другом: вы хорошо знали Носова в то время, когда вы вместе учились?

Я достала платок из сумочки, утерла выступившие слезы и сказала:

— Раньше думала, что прекрасно его знаю. Но, как недавно выяснилось, я совсем его не знала.

— А не замечали ли вы, когда учились, признаков душевного нездоровья у Носова?

— Нет, — покачала головой я. — Но вот когда мы снова встретились в этом году, тут уж я сразу заметила явственные перемены в нем. Только с душевным нездоровьем я бы их тоже не связала.

— Да-да, — промолвил психиатр, — я и об этом читал в ваших показаниях. Как и о том, что Носов, будучи студентом, любил розыгрыши.

— Если это можно так назвать… Он просто нередко болтал всякую ерунду, но никто не воспринимал его всерьез.

— Всеволод Савельевич, — с расстановкой произнес доктор, — уверен, что мы и сейчас имеем дело с неким розыгрышем Носова. Он ведь по-прежнему выдает себя за вашего… за товарища Уткина. Следователь говорил вам об этом?

— Я сама была этому свидетелем, — произнесла я, вновь прибегая к платку.

— И вы были уверены, что он вас разыгрывает?

— «Разыгрывает» — это очень мягко сказано, — поморщилась я. — Более точно было бы — «глумится», «издевается».

— То есть у вас не могло промелькнуть и мысли, что он говорит, будто он Уткин, от чистого сердца?

— Как вас понимать, доктор? — с легким возмущением ответила я, посмотрев на него моментально просохшими глазами.

— Видите ли, — немного смутился Филипп Филиппович, — у меня как раз сложилось убеждение, что Носов говорит, будто он Уткин, абсолютно искренне… Послушайте-послушайте, я сейчас все объясню! — умоляюще произнес он, заметив, что я готова горячо протестовать против услышанного. — Товарищ Лавандова, я опытный врач и кое-что понимаю в таких делах. Я вижу, что Носов искренен. Но я знаю также, что его слова не могут быть правдой. Какой же следует вывод? Как разрешить это противоречие? Очень просто: Носов верит в то, о чем говорит, несмотря на то что это не является правдой. Следовательно, у него сейчас тяжелый психический недуг…

— Да что вы, доктор, что вы?! — воскликнула я, вставая с места. — Он вас просто дурачит… Он… Уж я-то его знаю… Он, наверно, хочет отделаться более легкими последствиями. Он понимает, какое тяжкое преступление совершил, и теперь дурачит вас, чтобы оказаться не в тюрьме, а всего лишь в психушке! То есть, простите, в психиатрической…