Мертвецы не катаются на лыжах

— Разумеется. Иначе я бы и обдумывать не стал его предложение.

— Обратимся к вчерашним событиям, — продолжил Спецци. — Поскольку вы весь день провели в отеле, вероятно, сможете сообщить нам что-нибудь о передвижениях Хозера.

Книпфер задумался.

— Мы завтракали, когда он заявил хозяину, что уезжает. Мы это уже знали. Хозер сказал нам позавчера вечером, что должен вернуться в Рим.

— Он объяснил — зачем?

— Только сказал, что, желая подольше побыть в обществе Труди, уже отложил свое возвращение, но больше не может пренебрегать интересами дела.

— Он уточнил, что за дело?

— Нет. Полагаю, это дело финансового свойства. Хозер был врачом, как вам, должно быть, известно, но, насколько я понимаю, медицинские исследования являлись для него чем-то вроде хобби. Деньги он делал на фондовой бирже, а подобные операции требуют неусыпного внимания и личного участия.

— Итак, вы виделись с ним во время завтрака. Что потом?

— Мы с женой, как обычно, пошли посидеть на террасе. Хозер присоединился к нам около половины одиннадцатого, сообщил, что собирает вещи. Мы вместе выпили кофе, потом он сказал, что должен сделать какой-то звонок, после чего отправится в Санта-Кьяру на ленч. Незадолго до полудня он прошел мимо нас по дороге к подъемнику, помахал нам на прощание, но сказал, что еще увидимся, так как он изменил свое решение и еще вернется в отель после ленча.

— Вы видели его по возвращении?

— Мы с женой после ленча немного погуляли, а потом отдыхали у себя в комнате. В шесть часов Хозер постучал к нам, чтобы попрощаться.

— Вы точно запомнили время?

— Да. Мы оба спали, его стук нас разбудил. Я еще сказал жене, что уже шесть и пора одеваться к обеду. Хозер повторил свое приглашение погостить у него в Риме, и мы обещали написать ему. Потом он ушел. Он уже был в куртке и шляпе, так что, полагаю, отправился прямо к подъемнику.

— И последний вопрос, герр Книпфер. — Спецци в некотором замешательстве вертел в руке карандаш. — Как относилась к этому брачному предложению ваша дочь?

— Труди? — холодно улыбнулся Книпфер. — Она, разумеется, была рада и польщена. А уж решать, принимать его или нет, — было моим делом.

После герра Книпфера в кабинет вошла его жена. Она осторожно пристроила свое тучное тело на маленький стул и нервно сцепила руки. Подтвердив показания мужа о том, как они провели предыдущий день, вдруг повернулась к Генри.

— Я должна извиниться за свое вчерашнее поведение после того, как вы сообщили нам, что Фриц Хозер умер, — сказала фрау Книпфер. Ее круглые голубые глаза наполнились слезами. — Мой муж, должно быть, рассказал вам о предполагавшейся женитьбе. Я мать, герр Тиббет… вы должны меня понять и простить.

Ее голос дрогнул, и Генри быстро пробормотал:

— Ну конечно, конечно…

— Я не хотела этого брака, — продолжила миссис Книпфер. — Хозер был слишком стар для Труди… слишком стар, герр Тиббет… и он бы увез ее от нас к себе в Рим. А она — мой единственный ребенок, моя деточка…

Снова нависла угроза слез, и Генри поспешно сказал:

— Полагаю, и сама она не хотела за него выходить?

Фрау Книпфер с готовностью ухватилась за эту фразу.

— О, вы такой понимающий человек. Вы способны заглянуть в материнское сердце… бедная моя девочка…

— Тем не менее ваш муж благосклонно относился к этому браку?

При этом замечании дама не смогла сдержать слез.

— Мужчины, — всхлипывала фрау Книпфер, промокая глаза крохотным кружевным платочком. — Что они понимают в подобных вещах? Разве остаться незамужней — это бесчестье?

Последний вопрос она выпалила со страстью, обращаясь к Эмми, которая покачала головой и неразборчиво пробормотала что-то утешительное.

Фрау Книпфер громко шмыгнула носом и уже спокойнее продолжила:

— Поэтому, услышав, что он умер, я не то чтобы не испытала жалости к бедняге, просто первой мыслью было: теперь моей Труди больше ничто не угрожает… девочка сможет вернуться в Гамбург со своей мамой…

— У вас были другие причины не жаловать Хозера, кроме того факта, что он слишком стар для вашей дочери? — спросил Генри.

Фрау Книпфер снова уткнулась лицом в платок и энергично затрясла головой.

— Нет, нет… — сквозь рыдания заверила она. — Абсолютно никаких… никаких причин… вот почему мне так стыдно за то, что я там сказала…

Эмми пришлось помочь ей встать, она проводила немку в ее комнату, где фрау рухнула на кровать, обуреваемая чувствами.

Труди, напротив, сохраняла полное самообладание.

Генри хорошо рассмотрел девушку, пока та усаживалась и скромно расправляла на пухлых коленях совершенно не идущую ей широкую присборенную юбку. Он вдруг понял, что никогда прежде, в сущности, не замечал ее лица, таким расплывчатым и невыразительным оно ему казалось. Но теперь он видел твердую линию подбородка, круглые румяные щеки, а в кукольных голубых глазах — на первый взгляд, так напоминающих глаза ее матери, — отцовскую холодную решительность.

Труди отвечала на вопросы капитана Спецци низким грудным голосом. Утром у нее было занятие по лыжам с персональным тренером. Потом — ленч с родителями. После ленча она сидела на террасе и ела шоколад.

— Вы кого-нибудь видели? Разговаривали с кем-нибудь?