Мертвые канарейки не поют

Пересчитывая врученные ей Громыко деньги, Рита уловила шмыганье, подняла глаза и, сама не веря тому, увидела, как трясутся губы ее гостя.

Ну надо же – тот, кого она считала бессовестным лжецом, сочувствовал ей, причем, кажется, искренне. А те, кто, как отец и сын Барковские, были ей изначально симпатичны, оказались последними тварями.

Вот как в жизни бывает!

Хотя, наверное, только так и бывает…

– На, возьми! – Антон сунул ей остальные банкноты, которые до этого отложил в сторону. – Они тебе нужнее!

Забрав их, Рита произнесла:

– Спасибо тебе, Антоша, не откажусь. Ладно, извини, что втравила тебя в эту историю. Но ты не дурак, никому болтать не будешь. Понимаешь, чем это может закончиться. Спасибо, что выслушал меня и еще за это заплатил. Я и правда чувствую себя лучше…

И она, кажется, даже не врала.

– Мать, надо что-то делать! – выпалил вдруг Громыко. – Надо бить в набат, надо стучать во все двери…

– Антоша, – ответила Рита, – набат может оказаться похоронным колоколом, а двери приведут в склеп. Извини за дешевую метафору или как это у вас там, журналистов, называется. Барковский тебя проглотит вместе с костями, зубами и ушами. И при этом не поперхнется.

Ее гость думал, а потом изрек:

– Знаешь, мать, я ведь в самом деле не дурак. Конечно, мне понятно, что я работаю на журналистской помойке, однако я не пытаюсь использовать дешевый аргумент, мол, и ассенизатор – нужная профессия, и пока за это платят деньги… Дело в том, мать, что я на большее не способен. Нет у меня таланта, точнее говоря, я – бездарь и полная посредственность, но и таким тоже кушать хочется. Вот, чтобы не пропасть, и приходится крутиться у самого дна, ловя падающие туда с поверхности куски. Только в основном это объедки, потому что все, что попадает на дно, уже давно обглодано другими, юркими и сильными, хищниками, которые снуют там, поближе к солнцу…

Зажмурившись, он посмотрел на кухонный абажур, словно это и было упомянутое им дневное светило.

Рита вздохнула и посмотрела на часы:

– Ну что же, мы, похоже, сегодня разоткровенничались. Спасибо, что сам сформулировал то, что все прочие и так давно о тебе знают, Антоша. Извини, но платить тебе за твою откровенность я не буду. Думаю, тебе пора…

Громыко, вскочив, заявил:

– Может, я и полная посредственность, мать, но совесть у меня есть. И каждый моллюск желает хотя бы раз в жизни воспарить!

– Вот это метафора! – усмехнулась Рита. – Извини, но у моллюсков нет крыльев, чтобы воспарить. Повторяю: связываться с Барковскими опасно для жизни!

Но журналистика уже понесло:

– Мать, думаешь, мне не надоели все эти выдуманные репортажи о бесчинстве домовых, заговоре ведьм и восстании зомби на городском кладбище? Понимаю, работаю не в «Нью-Йорк таймс», а в нашем помойном «Городском сплетнике». Но все же хочется чего-то такого… Настоящего… Сенсационного… И чтобы людям от этого польза была…

Рита, принеся ему из коридора пуховик и шапочку с помпонами, сказала:

– Поверь, и от твоих лживых статеек про домовых, ведьм и зомби тоже польза есть. Людей развлекаешь, доходы местных ворожей и магов повышаешь. Вы с ними, кстати, не в доле?

Ляпнула она это для красного словца, но, судя по зардевшимся ушам Антона, попала в яблочко.

– Вот, видишь, Антоша, скольких людей ты делаешь счастливыми, принося им пользу. Так и продолжай это делать. Настрочи свою статью, объясни все случившееся нашим родовым проклятием, и дело с концом. А в конце дай комментарий местной ведьмы, непременно с адресом ее офиса, которая за умеренную плату и заклинание прочитает, и бесов изгонит… Ведь так вы всегда делаете?

Антон заявил, потрясая шапочкой с разноцветными помпонами:

– Так-то оно, конечно, так, мать, но… надоело быть моллюском!

– Смотри, как бы тебя не сожрали акулы, если со дна попытаешься наверх подняться, – заявила, подталкивая его к выходу, Рита. – Ну, бывай. Экземпляр номера вашей газетки с твоей статьей можешь мне не присылать. Я тебе доверяю!

Натягивая пуховик, Громыко заявил:

– Мать, обещаю, что переговорю с нашим главным. Конечно, без имен обвиняемых и все такое прочее, но скажу, что у меня есть материал для сенсационной серьезной статьи! Он непременно клюнет…

Рита забыла о разговоре с Антоном Громыко, как только выставила того за дверь, потому что не сомневалась в том, что он никогда больше не объявится. Он получил все, что ему от нее требовалось, какой смысл снова объявляться.

Может, он искренне ей сочувствовал, но Гоша Барковский тоже ведь слезы над ее несчастьями лил, а своего старика предать не решился.

Поэтому, когда тридцать первого декабря раздался телефонный звонок, Рита, уверенная, что звонят или из больницы, где лежала мама, или из СИЗО, где сидел отец, была почти рада, когда до нее донесся бодрый голос Антона Громыко:

– Мать, слышала, что президент в отставку уходить надумал?

Рита равнодушно ответила:

– Американский или наш? Впрочем, мне все равно.

Ей и в самом деле было все равно.