Мертвые хватают живых

Жадно опустошив щедро налитую дозу, Эдуард занюхал выпивку рукавом, и только после этого начал раздеваться. Снял тяжелую волглую шинель, затем достал из лежавшего под его кроватью "сидора", как име6новался заплечный мешок, непочатую бутылку водки, тушенку и палку сухой колбасы. Подсев к столу, заметил газету с речью наркома иностранных дел. Улыбнувшись бледной улыбкой, спросил:

— Никак, проводите политинформацию? Или, — лейтенант, снимая с колбасы шкурку, опустил глаза, и по их выражению нельзя было понять, шутит он, или говорит всерьез, — хлеб порезать не на чем?

Шутка была по тем временам жестковатой: немало людей "присело" на десяток лет за контрреволюционную пропаганду только потому, что бездумно завернули селедку или порезали колбасу на светлых ликах вождей, практически ежедневно появлявшихся в газетах. Однако танкисты пропустили слова Вацетиса мимо ушей, поскольку глаза их созерцали новую пол-литру, а носы обоняли дефицитную колбасу.

— Лохмато живешь! — с завистью покрутил головой Данилов. — Да под такую закусь можно и ведро опростать! А говорили мы о том, что уж больно неожиданно фашисты стали нашими союзниками. Всё ж-таки они войну развязали…

"Насыпав" водку по стаканам, чекист, не выпуская из руки бутылку, встал в позу лектора и соответствующим случаю голосом торжественно сообщил:

— За последние несколько месяцев такие понятия, как "агрессия", "агрессор", получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Нетрудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3–4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются.

Гаврилов, посмеиваясь, молча закусывал, а Данилов начал заводиться.

— Погодь, лейтенант. О нас говорить не будем: мы пришли освобождать свой народ, здесь вопросов нет. Но немцы?! Кто начал войну, они или поляки?

— Ну, Германия.

— А кто потерял страну? И не должны ли англичане с французами помочь своему бывшему союзнику?

Вацетис, покрутив головой, хэкнул:

— Что-то долго запрягают…, - но его перебил Гаврилов:

— Мужики, а может, лучше про баб? С какого хрена вы так в политику вгрызлись? Жизнь прекрасна и удивительна…, - похоже, Гаврилов, как более осторожный человек, решил увести разговор с опасной стремнины в тихий и привычный омут.

Чекист давно уже сидел за столом и азартно закусывал. Прекратив ерничать, он продолжил:

— Но это же все очевидно! Тем более, должно быть понятно танкисту и офицеру… Ребята из Лондона вместе с лягушатниками жульничают и пытаются оправдать своими обязательствами перед Польшей стремление повоевать и еще больше набить карманы. О каких обязательствах, ёлки-палки, можно сегодня говорить? О восстановлении старой Польши? Об этом не может быть и речи: мы назад со своих исконных территорий уж точно не уйдем. Так?

— Хрена им лысого! — согласно кивнул Гаврилов: в ходе "освободительного похода" его механик-водитель был контужен брошенной невесть кем гранатой.

— Спасибо, лейтенант, — благодарно кивнул Эдуард и уставил палец на Данилова: — Понимая это, Лондон с Парижем ищут другого, нового оправдания для продолжения агрессии против Германии. Все просто, как дважды два.

— Послушай, Эдик, может, ты и прав, но скажи мне, кто посадил в тюрьму Тельмана, Гитлер или Чемберлен?

— Чемберлен нашим товарищам, членам английской компартии, орденов тоже не раздает! Как, между прочим, не раздавали их и пилсудчики, в защиту которых ты так яростно выступаешь!

— Насчет защиты не преувеличивай, а про ордена ты прав, — вынужденно согласился Данилов, ощущая свое полное бессилие перед этой словесной эквилибристикой. Тут его перебил коллега-танкист:

— Жаль, — томно закатил глаза Гаврилов, — что все пилсудчики и пилсудчицы ушли отсюда к немцам. Среди полячек, говорят, встречаются такие штучки…

— Ну ты, животное, — незлобиво попенял другу Данилов, — только об одном думать и можешь! — и снова обернулся к Вацетису. — А кто запретил компартию, Деладье или Гитлер?

— Ну, ясно же даже и…, - усилием воли Вацетис сдержался, хотя получилось все равно оскорбительно, — танкисту. На политзанятия ходил?

— Ходил, — мрачно подтвердил капитан. — Ты кончай тут демагогию разводить…

— Сам ты демагог, — отмахнулся Эдуард. — Что товарищ Сталин писал о буржуазной демократии? Может, — чекист прищурился, — ты с ним не согласен, что это — фикция?

— Я ему про Кузьму, а он мне — про Ерему…, - Данилов обескуражено повернулся к Гаврилову.

— И я тебе про Кузьму, голова ты садовая! — энкаведешник мог себе позволить подобную вольность, поскольку, будучи лейтенантом своей службы, ходил в одних чинах с танкистским капитаном. — Англичане с французами пытаются изобразить себя борцами против Гитлера за демократию, а это тоже самое, как если бы вокзальная б… взялась учить комсомольской морали маруху с воровской малины!

Гаврилов заржал:

— Данилов, это — туше!