Мертвые хватают живых

Поскольку Сидорцев не отвечал, Клаутов снова переспросил:

— И давно стало известно, что мой прадед невиновен?

— Давайте, все же задавать вопросы буду я! Например, такой: было ли вам известно, что покойный Вацетис вел дневник?

Справившись с порывом тупо повторить за капитаном: "вел дневник?", Петр ответил более достойно.

— Я об этом ничего не знал.

— Откуда же тогда ваша осведомленность о невиновности деда? Не делайте из меня идиота! — У журналиста было что на это ответить, но он благоразумно счел за лучшее промолчать. — Давайте зайдем с другой стороны: от кого вы узнали о дневнике Вацетиса?

— Я о нем не знал.

— Кто же тогда сообщил вам о проступке, совершенном потерпевшим? Какое-то третье лицо? — Видя, что журналист растерян, но явно не собирается отвечать, капитан продолжал бомбардировать его вопросами: — Когда и как вы вступили в контакт с Вацетисом? Когда вам впервые в голову пришла мысль рассчитаться с Вацетисом за смерть своего родственника…?

Значит, размышлял Клаутов, генерал вел дневник, которому не побоялся доверить такую тайну. Очень неосмотрительно с его стороны! Но почему Гусев ничего не знал об этом важнейшем документе? Возможно, старик хранил свои записки где-то на стороне, и эфэсбешники добрались до него первыми. Или, в отличие от МУРа, смогли найти его в квартире на Малом Толмачевском. Да, наверное так и было: они нашли дневник еще в тот момент, когда дело об убийстве старика-пенсионера числилось за сыскарями из ОВД "Якиманка", до передача на Петровку. Но все равно, почему этот капитан из ФСБ так ко мне прицепился? Просто клещ какой-то…

— Когда же, наконец, вы поймете, что запираться бессмысленно и вредно?! Ведь потерпевший сам указал на вас! — Сидорцев внезапно так грохнул кулаком по столу, что журналист буквально подпрыгнул на своем стуле.

— Каким же образом? — изумился Петр, интуитивно ощущая, что наступает развязка.

— У меня нет оснований не верить тому, что записано в дневнике покойного генерала, — пожал плечами внезапно успокоившийся капитан. — Желаете полюбопытствовать?

— Желаю!

— Может, это сделает вас, наконец, сговорчивее, — кивнул головой Сидорцев и достал из дела толстую старообразную клеенчатую тетрадь, из которой в обилии торчали разноцветные закладки. — Насчет вашего родственника я вам зачитывать не буду, вы и так все знаете, — журналист собрался было запротестовать, но потом передумал, сообразив, что это бесполезно, — а по поводу вашего визита к старику, извольте, прочту: "По старым долгам, хочешь — не хочешь, приходится платить. Хотя я до сих пор уверен, что действовал правильно, в пределах своей компетенции и служебных обязанностей, кое-кто хочет рассматривать мои действия в старые времена преступлением. Что ж, как говорится, на каждый роток не накинешь платок! Ничего, я их встречу по-свойски…". Датировано, между прочим, утром того дня, когда генерал был убит неизвестными.

— Или неизвестным? — не мог не зацепиться Клаутов.

— Наверняка вы со своей любовницей и тогда притащились вдвоем, как сделали это несколькими днями позже, когда якобы захотели посетить соседнюю квартиру. Ну, будем, наконец, давать откровенные показания, или снова продолжим юлить и врать?

Теперь почти все стало Клаутову понятным. Маловразумительное до того и какое-то несерьезное обвинение в убийстве обрело плоть и кровь. Следовало признать, что у Сидорцева были серьезные основания подозревать журналиста: положа руку на сердце Петр должен был честно сказать, что и сам на его месте мыслил бы в том же ключе. Но: капитан ничего не знал о чете поляков, предположительно навещавших Вацетиса! А ведь следователь ФСБ частично подтвердил его версию, внезапно осознал журналист. Что же делать, рассказывать капитану о Каминьских, или промолчать?

Если честно, то первым побуждением Петра было все подробнейшим образом въедливому капитану изложить, канализировав тем самым его неуёмную энергию в другую сторону, и освободив себя, наконец, от назойливого внимания ФСБ. В конце концов, кто ему эти Каминьские? Свою рубашка, как известно, ближе к телу… Однако потом, к чести Клаутова, верх взяли другие соображения. Во-первых, зачем отнимать честь раскрытия громкого преступления у друга и передавать ее этому неприятному Сидорцеву? Ясно же, что тот поимку преступника припишет одному себе. Во-вторых, можно не сомневаться, что забрав дело в свои руки, капитан полностью исключит в нем участие Петра и Татьяны. В-третьих, вина поляков, увы, не была еще полностью доказана, поэтому отдавать их в руки работавшего "бульдозерными" методами офицера ФСБ не хотелось: журналист в глубине души испытывал к полякам некую симпатию. В общем, решил он, "сдаться" Сидорцеву никогда не поздно, как говорят в Городе у моря, "будем посмотреть"…