Мертвые мухи зла

Урок литературы. Две недели назад Анатолий предупредил, что сложный. Александр Фадеев, «Разгром».

Тема энтузиазма не вызвала, мы все предпочитали книжки легкие, бездумные, по прочтении которых в голове мало что оставалось, зато и напрягаться не надо было. Этот же роман ныне знаменитого писателя казался нудным, скучным, он повествовал о вещах совершенно очевидных: Гражданская, славные подвиги — ну, что еще там было? Грешен: перелистал по диагонали, ничего не понял, не запомнил и с тоскою в душе явился на урок.

Анатолий, судя по его мрачному виду, ничего другого от нас и не ожидал. «Н-да…» — только и сказал. Кто-то с камчатки подал голос:

— В фильме братьев Васильевых «Чапаев» проблематика обозначена четко и ясно. А у Фадеева — расплывчато и невнятно!

— Возможно… Завершим разговор кратким резюме. Я надеюсь, что вы поняли главное: по Фадееву Гражданскую войну выиграли самые обыкновенные люди. Вороватые — вспомним, как Морозка крал дыни с баштана; прелюбодеи блистательно выписанный образ Вари свидетельствует от этом. Она отдается любому желающему, без любви, просто так. А ведь у нее есть муж. И, наконец, самое главное, наверное… По приказу командира отряда врач Сташинский убивает больного партизана Фролова. И еще: отряд отбирает последнюю свинью у семьи корейцев, обрекая тех на голод и умирание. Все эти коллизии не характерны для советской литературы, странно, что никто из вас не обратил на это внимания.

— Вы хотите сказать, что Гражданскую войну у белых выиграли… негодяи? — Все тот же голос. Интересно, кто это… Но я не могу оторвать глаз от вдохновенного лица учителя. А вообще-то странно: что это за голос такой? Я не слышал его раньше.

— Фадеев утверждает своих героев реальными людьми, из глубины земли. Все они шахтеры. Все они пошли защищать советскую власть, потому что жизнь им казалась простой и немудрящей, как муромский огурец с Сучанского баштана. Но ведь эти реалии как бы и доказывают непреложную силу советской власти. Более всего доказывают… — Анатолий едва заметно улыбается. Вот фрукт… Как лихо. Сначала — безумная правда, потом — позолоченная пилюля, чепуха. Какой же я идиот! Ничего. Вернусь домой — прочту. От корки до корки. Интересно как… Контрреволюционную литературу днем с огнем не найдешь, а она — под боком! Чудеса…

— Вы не должны были настаивать на сомнительных страницах! — вещает голос. Я вижу Анатолия в сопровождении толстой дамы. Они медленно идут по коридору и беседуют.

— Но в разработке Наркомпроса ни слова не сказано о «сомнительных страницах»! — парирует Анатолий.

Ладно. Разберемся. Я все же крупный идиот…

Домой идти не хочется. Летний закрыт — начало зимы. Куда податься? И я направляюсь (или ноги сами несут?) на Конногвардейский. Знакомый путь… Позади Адмиралтейство, сад, поблекший купол Исаакия; вот и бульвар, две Славы на чугунных немецких столбах готовы взлететь и умчаться; а вот и скамейка…

Здесь увидел Раскольников девочку и решил спасти ее, вырвать из рук сластолюбца. А потом горько жалел о двадцати копейках, отданных городовому. Чтобы тот увез несчастную на извозчике. Ладно. Я пришел.

Вот он, дом. Два окна квартиры поблескивают тщательно вымытыми стеклами. В тот раз я зашел с черного хода. Таня попросила не привлекать внимания Федорчука и Кузовлевой, царствие им небесное. Таня-Таня, во что ты меня втянула, зачем…

Что-то не так. Милая, добрая Серафима Петровна не похожа на убийцу. Вряд ли она могла сделать такое. Но ведь сделала? Таня сказала об этом весьма определенно. В чем же дело?

Знаний специальных нет, методологией ЧК не владею, остается только печенка. Надежнейший инструмент революции. Чую печенкой: что-то здесь не так. Не вытанцовывается. Не склеивается. Осколки зеркала никак не складываются, ничего не видно. И спросить невозможно. Серафиму теперь ищи-свищи. Пока сама не пожелает — вряд ли и встретимся.

— Дерябин!

Оглядываюсь. «Эмка». Из окошка делает ручкой товарищ Дунин. Да как же это он подкатил так бесшумно, так незаметно? Однако я лопух…

— Садись… — Он услужливо открывает заднюю дверцу. Куда денешься? Не бежать же вскачь по бульвару? Да и бесполезно. Влезаю, располагаюсь, Дунин приказывает шоферу ехать к дому четыре. Как они меня выследили?

— Вы следили за мной?

— Есть разговор. Очень серьезный, Дерябин.

Останавливаемся на углу Литейного и Каляева. Этого подъезда, ведущего в недра, я раньше не замечал…

Никуда не поднимаемся. Дунин заводит меня в комнату без окон. Нестерпимо бьет свет настольной лампы. Дунин усаживается, предлагает «устраиваться». Сажусь на стул, он стоит странно: лампа выжигает глаза. Но с места стул не двигается.

— Он привинчен, — дружелюбно объясняет Дунин. — Ты должен нам помочь…

Вот оно. Возмездие. Этого следовало ожидать. Сунул мизинец — всей лапке пропасть. Ишь, как стелет…