Мертвые мухи зла

Славно. Не скроешься. Как чудно ощущать себя между молотом и наковальней… Несколько мгновений прихожу в себя, пытаюсь сообразить — как же быть дальше. О чем разговаривать. И где та мера, которая не позволит рухнуть лицом в грязь.

И я решаюсь.

— Кто на самом деле Серафима Петровна?

— На самом деле у нее другое имя, но это потом. Она член организации.

— Она сотрудник Большого дома! Она убила Кузовлеву и Федорчука совсем не потому, что те были так уж опасны, а потому, что лезли не в свое дело, мешали искать вашу организацию, выводить на чистую воду!

— Серафима Петровна — не сексот. Ты не понимаешь — с какой целью навесили тебе эти макароны на Литейном? Чтобы я и Серафима оправдывались, объяснялись, выложили факты, а ты бы им донес! А они бы все это — в дело! По зернышку, по камушку — тюк-тюк-тюк.

— Они и так все знают. Не задавайся.

— Тогда зачем им ты? Мальчиш-Кибальчиш…

Чертова заговорщица. Я готов дать ей в ухо.

— Пойми. Я должен знать. Для себя. Серафима — из НКВД?

Вздыхает.

— Не будь дураком, Сергей. Они именно на то и рассчитывают, что ты поможешь собрать факты. Все дело в тебе. Ты будешь им помогать?

Не в бровь, а в глаз… Не стану помогать — загонят за можай. Стану тогда… Только повеситься. Вести двойную игру? Да что я — Мата Хари?

Она словно читает мои мысли:

— А мы попробуем. Ладно? Ты только определись — с кем ты? Я тебе еще одну вещь пришла сказать: Званцев — не вымысел.

И пол начинает качаться под ногами, словно корабельная палуба.

Вечером традиционный чай, отчим мрачнее тучи, смотрит зверем. А меня подмывает, подмывает…

— Друг мой, вас вызывают на педсовет? Ваш пасынок опять что-то сморозил? — На моих устах самая доброжелательная усмешка.

Мама роняет чашку.

— Сергей, может быть, тебе уехать на время? Отдохнуть? Ты стал невозможным.

Трифонович берет себя в руки:

— Не надо уезжать. Он заканчивает десятый; экзамены, поступление. Сегодня меня вызывали в партком… — Смотрит пронзительно. — Говорят: отпрыск отбился от рук. У нас не положено.

Хихикаю натужно и зло:

— Вызывали? Сегодня? У вас там правая рука не знает о том, что делает левая? Вопросов не нужно — все равно ничего не скажу. — Вот он, миг торжества, пускай хоть лопнет! За моими плечами великая родина, которую олицетворяет товарищ Дунин. Дунин и Россия. Россия и Дунин. Когда-нибудь об этом будут написаны тома. — Можете мне объяснить по-товарищески — ну, как нынешний будущему. Что ждет двойного агента?

У него смешно шевелятся губы, он явно не находит слов. Но огромным усилием воли справляется с бешенством — а что еще могу я вызвать у вполне нормальных людей?

— Двойного агента рано или поздно ждет смерть. Будем надеяться, что это всего лишь теоретический вопрос…

Он что же… понял?

Только этого мне и не хватало. Но сказано то, о чем я смутно догадываюсь и без его компетентного мнения. Как быть?

После уроков провожаю Анатолия домой. Евдокия Михайловна заботливо и дружелюбно накрывает стол, садимся обедать. Борщ украинский, котлеты с картошкой. В моем окружении редко кто ест иначе, разнообразнее. Тетушка мастерица, все очень вкусно, я искренне нахваливаю и вижу, что ей приятно. Потом садимся пить чай (я, конечно, же сам отнес посуду на кухню, но вымыть ее мне не разрешили. Все равно, хоть некоторое подобие исполненного долга). Евдокия Михайловна приносит вкусные сухарики, мы хрустим, припивая крепко заваренным чаем. Какая прекрасная жизнь… Как хорошо. Но ведь точит червячок. Жует. Я должен спросить. Я хочу понять: в чем дело? Почему так пасмурны лица, почему никому нельзя доверять, для чего столько портретов на улицах и еще больше призывов. Разве должно все время убеждать человека в том, что он — винтик, маленький и ничтожный, но крайне важный для Механизма?

Анатолий долго молчит, переглядываясь с тетушкой, Евдокия Михайловна кивает, как бы разрешая начать разговор, и мой учитель произносит первые слова. Они входят в меня, как раскаленный гвоздь.

— Каждый смотрит за каждым. И обязан донести, если что не так. Все принадлежат каждому. А каждый — всем. Все рабы, и поэтому — равны. Не надобно образования, наук и талантов. Высшие способности должны быть преданы казни. Гумилеву — отрезать язык! Блоку — выколоть глаза. Если кто приподнялся — побить каменьями. Но этого мало…

— Что же… еще… — У меня не ворочается язык. Ай да Анатолий… О-хо-хо…

— Чтобы общество взбадривалось — нужна судорога. Запустили судорогу и все пожрали друг друга. Чем меньше умов — тем легче управлять. Людям не должно быть скучно, понимаешь?

Тетушка смотрит на меня и грустно улыбается.

— Ты, Сережа, не можешь этого знать, потому что Достоевский запрещен, особливо его «Бесы». Он ведь все предугадал…

Я ошеломлен. Как верно (пусть и преувеличенно) угадано и предсказано. Неужели царство свободы — это на самом деле концлагерь?

— Случайное убийство негодяя Кирова приводит к дележу власти. Процессы над вчерашними соратниками по грабежам и насилиям — уменьшение поголовья, чтобы больше досталось самим. А всё вместе… Ну, чем не судорога?

— Но… ведь когда-нибудь это должно кончиться? — Так хочется услышать «да».