Мертвые мухи зла

— Вот! Мадонна Литта! На одно лицо. Только у тебя обиход поганый и похабный. Вчера. Сегодня уже получше…

— Одарил, матросик. Ладно. Вглядись…

Он почувствовал, что пол уходит из-под ног. Купец и царь — на одно лицо. Приодеть — так и вовсе. Жена… Помоложе царевой, конечно, но ведь всякие там пудры, то-се… Девочки… Не слишком, но сходство есть. А вот байстрюк… Он самый-самый…

— Есть контакт. И что?

— Мне подсказал Федя. Ну — Лукоянов. Он тут всех знает…

— Значит, он понял — для чего это все нужно?

— Он наш человек. Понял-не понял… Он в обморок от ужаса упал. Невинные люди, все же… Но, матрос, — ре-во-лю-ция! Раз. Спасение миллионов — два. Сам Ленин посоветовал: пусть-де погибнут еще тысячи, но страна будет спасена! Так-то вот… Да и потом: тебе, что ли, стрелять? На это другие есть…

Спросил: придумали или — как? Ответила: придумали. Понял: пока ничего не скажет. И правильно, наверное. Чтобы голова не болела… Но рассуждения о безвинных, столь необходимых большевизму жертвах — не убедили. И раньше сомневался. А теперь и вовсе взяло за душу. Как? Жил человек, был, страдал, существовал как мог — и нате вам. Пожалуйте бриться. Справедливо это? Никак! Но с другой стороны — кто был ничем и так далее? На всех все равно не хватит. Но ведь Ленин и другие всегда говорили о чуждых рабочему классу помещиках, капиталистах и богатеях. А эти — кто? Жаль, не спросил… Наверняка невелики шишки, раз согласились за сиротские совзнаки позировать этому маляру…

Здесь он задал себе прямой вопрос: а готов ли ты и впредь стрелять, стрелять, стрелять? А может, это в тебе червоточина или попросту червь от буржуазов завелся? Эдакий глист в душе, который, подобно искушающему дьяволу, шепчет, шепчет… Ленин ведь щастия хочет. Миллионам. Может, и в самом деле смерть этих — пусть несчастных, да-да, к чему лукавить, — есть славная жертва на алтарь всеобщей и отдельной радости?

А на душе было мутно и тяжко, тревожно было, и тревога эта все нарастала и нарастала.

Юровский ходил по кабинету-номеру, засунув по-ленински большие пальцы под мышки.

— Я чего тебе вызвал, Ильюхин… Сейчас ты войдешь в соседний чулан, вон его дверь. И будешь сквозь щель слушать мой и товарища Федора Лукоянова разговор с доктором Деревенко. Ты спросишь меня: а кто это такой? И я тебе отвечу: врач семьи Романовых еще с петроградских времен. А зачем он нам понадобился? Вот, слушай, впитывай, тебе пригодится…

Ушел в чулан, через мгновение в кабинете появился высокий, полный человек в цивильном, борода у него была рыжая, клинышком, усы тоже рыжие, роста он был высокого и носил пенсне. Следом вошел Лукоянов. Несколько мгновений Юровский молча, с весьма значительным видом вглядывался в лицо посетителя, потом сказал:

— Не угодно ли вам сесть?

Деревенко послушно и даже излишне торопливо подвинул стул и, поелозив задом, обосновался на краешке.

— У вас здесь, в Екатеринбурге, кажется, жена и… сын?

— Так точно. Ребенок. И… она. Да-с. А… что?

— У нас мало времени… И я буду краток. Скажу не обинуясь: у властей большие к вам претензии.

— Претензии? Но… отчего же? Я послушен, исполнителен, я не делал ничего против… рабочего класса! Ничего!

— А теперь вам надлежит сделать нечто в пользу рабочего класса, товарищ…

— Вы… назвали меня… товарищем? О, это так… так…

— Это — так. Вы вхожи в семью Николая на правах врача и давнего знакомого.

— Да-да, они… Они знают меня, как почетного лейб-медика.

— Вот! — Юровский поднял указательный палец к потолку. — Мы будем давать вам… письма. На французском языке. Вы знаете французский язык?

— Как все интеллигентные люди. Несколько… Читаю со словарем, перевожу с Божьей помощью… А… А… О чем? Там, в письмах?

— Этого вам лучше не знать. Жена, ребенок… Вы меня поняли?

— Так точно. Но… при чем здесь… они?

— При том, что если вы хоть единожды прочтете текст письма и посмеете обсуждать… Ну хоть бы и с Николаем — жену и сына мы расстреляем. За контрреволюцию. Это понятно?

Ильюхин видел, как наливается мертвой бледностью лицо Деревенко. Лукоянов стоял рядом с Юровским. Молча.

— Вы все поняли?

— Я… Я понял. Я… я все сделаю. Но… вы гарантируете безопасность моей семьи?

— До тех пор, пока вы исполняете наши поручения.

— Как я должен объяснить госуда… Николаю Втор… То есть бывшему ему, что это за письма и откуда они у меня?

— Разумный вопрос… Вы скажете, что к вам на улице подошел офицер из академии Генерального штаба и вручил это письмо. Вы были удивлены, но офицер назвал вас по имени-отчеству и вы поняли, что это не провокация. Можете добавить, что помните этого офицера по Петербургу. Скажете, что он у вас лечился. Фамилию назовете любую.

— Но… царь знает всех офицеров!

— Скажете, что это был Борис Соловьев, зять Распутина.

Деревенко вышел, пятясь и кланяясь, словно китайский болванчик. Лукоянов следом, все так же молча.

— Ну! — обозначил Юровский приглашение войти.

— Вы же говорили, что письма буду отдавать я? — удивился и расстроился Ильюхин.