Мертвый отец

Дети, сказал он. Без детей я б не стал Отцом. Без детства никакого Отцовства. Сам я никогда его не желал, мне навязали. Дань своего рода, без какой я б мог обойтись, порожденье, а затем воспитанье каждого из тысяч, тысяч и десятков тысяч, вздуванье маленького свертка до большого свертка, за период лет, а затем удостоверенье, что большие свертки, ежли мужескаго полу, носят свои колпаки с бубенцами, а ежли не его, то блюдут принцип jus primae noctis[9], стыд отсыланья прочь тех, кто нежеланен мне, боль отсыланья тех, кто желанен, в жизнепоток большого города, чтоб никогда не согревали мне холодную тахту, и руководство гусарами, поддержанье общественного порядка, соблюденье почтовых индексов, недопущенье дряни в дренаже, предпочел бы оставаться у себя в кабинете, сравнивая издания Клингера[10], первый оттиск, второй оттиск, третий оттиск и так далее, не распалось ли на сгибе? и тому подобное, пятно от воды и тому подобное, но это было невозможно, все распространялось, плодилось и размножалось[11], и множилось, и множилось, я вынужден был Отцовствовать, таков был естественный порядок, тысячи, десятки тысяч, а мне хотелось разбираться, если если если я наложу прокладку из древесной пульпы на оттиск на 100-процентной тряпичной бумаге, возникнут ли бурые пятна и отрясет ли меловую пыль с моих пастелей рокот подземки или же нет. Мне этого никогда не хотелось, мне навязали. Я желал волноваться из-за выгорания на солнце того, чем больше всего дорожил, когда густо-бурые превращаются в бледно-бурые, если не безжизненно желтые, как от такого защитить, вот это вот все, но нет, мне приходилось пожирать их, сотнями, тысячами, фифайфофам[12], иногда и вместе с обувкой, куснешь хорошенько детскую ножку, и тут же, между зубов у тебя, отравленный кед. Да и волос, миллионы фунтов волос исшрамили кишки за годы, ну почему нельзя было просто швырять детвору в колодцы, бросать на горных склонах, случайно бить током игрушечных железных дорог? А хуже всего их синие джинсы, в моих трапезах блюдо за блюдом скверно отстиранные синие джинсы, футболки, сари, «том-маканы»[13]. Наверное, можно было б кого-нибудь нанять, чтобы сперва их для меня лущили.

Поверьте, сказал Мертвый Отец, я этого никогда не желал, я хотел лишь комфорта своего кресла, касанья тонкой фабрианской бумаги[14], хладной тревоги, облапошили меня или если если если с новоделом или нет, не покрыл ли какой-нибудь хитрован старую медную печатную пластину сталью и не тиснул ли тысчонку-другую лишних оттисков, Мастер ХЛ ли это сделал или Мастер ХБ[15], или если если если если...

Вот он не умолкает-то, сказала Джули.

И не умолкает и не умолкает и не умолкает, сказал Томас. Однако держится он примечательно неплохо.

Он и впрямь держится примечательно неплохо.

Я держусь примечательно неплохо, сказал Мертвый Отец, поскольку у меня есть надежда.

Скажи-ка, сказала Джули, тебе не хотелось никогда писать маслом, или рисовать, или гравировать? Самому?

Это было необязательно, сказал Мертвый Отец, потому что я Отец. Все линии — мои линии. Все фигуры и все фоны мои, у меня из головы. Все цвета мои. Вы меня поняли, в общем.

У нас не было выбора, сказала Джули.

3

Остановка. Люди слагают трос. Люди обозревают Джули издали. Люди прохлаждаючись. Пеммикан[16] раздается большими темными тяпками из-под тяпающего пеммикан ножа. Эдмунд подносит к губам фляжку. Томас отбирает фляжку. Возмущение Эдмунда. Порицание от Томаса. Джули дает Эдмунду жвачку бханга[17]. Благодарность Эдмунда. Джули вытирает Эдмунду лоб белым носовым платком. Трос расслаблен на дороге. Синева неба. На деревья опираются. Птичье тарахтенье и шепот трав. Мертвый Отец трямкаючи на гитаре. Томас выполняючи функции руководства. Составление плана. Карты вперяемы, а священные бобы сотрясаемы в котелке. Бросаемы стебли тысячелистника обыкновенного. Встряхиваем стаканчик с костями. Жарима баранья лопатка и читаемы трещины в кости. Будоражимы горошины в сите. Тесак врубаем в большой кол и его дрожи записываемы. Ловима луковица с первым побегом и пальпируемы ее шелушинки. Подводим итог знаменьям и результат делим на семь. Томас падает наземь без чувств.