Мертвый сезон. Мертвая река

Да кто бы это ни был – все равно уже уехал. В этом она убедилась, когда услышала удаляющийся рокот мотора. Может, хоть в полицию этот трус сообщит…

– Ложись, – шепнула она сыну. – Ложись посередке. Настил широкий – думаю, нас не заметят снизу. И постарайся особо не трепыхаться.

Люк сделал так, как сказала ему мать.

Держа на руках Мелиссу, наконец уснувшую – слава богу, ночь выдалась теплой и спокойной, – Клэр затаилась сама. Лежа на настиле, она смотрела ввысь, пытаясь вытеснить из своего сознания нагромождение мучивших ее звуков и образов.

Даже сейчас, в такую ночь, вид звезд умиротворял. Если попытаться, можно даже представить себе, как дети мирно и тихо лежат, спят и видят сны, такие далекие от мира взрослых…

Ей было интересно, о чем думает Люк. Что он видит в этих звездах?

Эми рассказывала, что до них дом принадлежал доктору и его жене. У четы было по меньшей мере двое детей, и после смерти мужа вдова жила там с одним из них. Наверное, детям этот настил и поставили. Нынче-то они такие же взрослые, как Клэр, если не старше.

Как только она подумала об Эми, в голове снова зазвучали ее крики… но Клэр тут же вытолкнула эти фантомные звуки за пределы разума, оттеснила прочь.

Если все будет складываться нормально, они смогут переночевать тут. Утром слезут вниз и выйдут на дорогу – если горизонт будет чист.

«Все так и будет, – попробовала заверить себя Клэр. – Все будет хорошо».

Единственная проблема, все еще донимавшая ее и не дававшая рукам окончательно избавиться от противной дрожи, заключалась в том, что она чувствовала себя полностью изолированной от остального мира. Все они были отрезаны от него.

Почти как… в ловушке.

И вниз был только один путь.

В памяти всплыл один эпизод, наполнивший ее леденящим страхом.

Когда Клэр была девочкой, ее дядя имел на окраине Нью-Йорка молочную ферму. Дядя был крепким, крупным мужчиной, ростом больше шести футов. С детьми он бывал довольно крут и к тому же обладал довольно своеобразным чувством юмора. Если ты девочка, то он, бывало, возьмет тебя на руки и начинает тискать и тереться своей двухдневной щетиной о твою нежную щеку, пока у тебя на глазах не появляются слезы; а если мальчик, то так сожмет тебе руку, что аж кости захрустят – естественно, с тем же финалом.

Клэр тогда было девять или десять лет, а ее брату Адаму – около двенадцати. Как-то вечером дядя пригласил всех поохотиться на енота. Ее отец воспитывался в Бостоне, был типичным горожанином и никогда не бывал на такой охоте, так что мигом воодушевился. Девочек не взяли, но Адаму разрешили пойти со взрослыми.

Позже он рассказывал, что все это звучало так волнующе – бежать по темному лесу за лающими в отдалении собаками. Впечатлений ему перепало порядочно. Как только псы загнали енота, дядя вручил ему винтовку двадцать второго калибра и велел стрелять.

Ее брат был неплохим стрелком. У него самого была точно такая же винтовка, и он регулярно тренировался в местном тире. Адам глянул туда, где съежился енот, и увидел его не далее чем в пятнадцати футах от себя – насмерть перепуганный и вконец вымотанный зверек сидел в корнях дерева у самого основания ствола, похожий на большой меховой шар. В такую мишень попал бы и куда более слабый, чем Адам, стрелок, тем более что енота со всех сторон окружили обезумевшие от ярости псы – подпрыгивающие от возбуждения и щелкающие зубами. Им не терпелось достать дичь, вытащить на открытое место.

Брат посмотрел на енота еще раз – и стрелять наотрез отказался.

Дядя тогда рассмеялся, посмотрел на него и спросил, в чем дело.

– Боишься промахнуться, что ли? – уточнил он тогда.

Брат покачал головой и сказал – нет, тут не промажешь, с такого расстояния никто бы не промазал. Дядя тогда даже удивился и спросил, что неужели бы он и в самую голову еноту угодил, прямо промеж глаз?

– Да, – сказал Адам, – и это можно устроить. Но я не хочу. Он же… беззащитен.

Позже он сказал, что это была не охота, а самая настоящая казнь. Он тогда еще посмотрел на своего отца, словно ища у него поддержки. Но отец относился ко всему как к одной из сторон сельской жизни – к чему-то, через что городской человек просто обязан пройти, – и предпочел не вмешиваться, не занимать чью-либо сторону.

И дядя это заметил. Он тогда улыбнулся и сказал Адаму:

– Знаешь, парень… не тяни резину и пристрели-ка добычу. Но точно так, как сказал – промеж глаз. Если не сделаешь – я перешибу ему пулей хребет и оставлю на растерзание псам. В любом случае ему не жить – так что сам выбирай.

Брат тогда выстрелил. И с тех пор никогда больше не ходил на охоту.

Много лет спустя дядя умер от рака. Умирал он долго и мучительно, о чем рассказала Адаму Клэр. Ни он, ни она не могли заставить себя сожалеть о его смерти.

И вот сейчас на память Клэр снова пришла та история. Вспомнила она ее настолько живо, во всех подробностях, как если бы услышала только вчера.

Она снова почувствовала ее.

Вот только сейчас уже она сама была енотом и в ночном безмолвии почти различала лай бегущих в отдалении псов.