Месма

…Она трудилась долго и методично, то склоняясь над его беззащитным, мертвенно- бледным лицом, то выпрямляясь, чтобы оценить результат того или иного своего действия. Она не спешила, откровенно наслаждаясь каждым мгновением этого ужасающего обряда, так похожего на какую-то невероятно древнюю кроваво-эротическую мистерию… Лезвие ее ножа постепенно обагрялось тёмно-красной мёртвой кровью, медленно стекавшей на стол, образуя вокруг головы подобие зловещего ореола из тёмно-багровых лужиц, а под ее длинные ногти постепенно набивались частицы кожи, плоти, кровавые сгустки с изрезанного лезвием лица жертвы.

Ее движения были уверенны, тверды и точны — как будто ее нож являлся естественным продолжением ее руки, ее пальцев, ее ногтей. Она хорошо понимала и прекрасно осознавала — что, как и зачем она делает. Ею владело стойкое ощущение, будто бы мёртвый Влад чувствует страсть ее руки, вонзающей в его гладкий лоб этот острейший нож, чувствует — несмотря на то, что она давно уже его убила. Длинное серо-стальное лезвие ее ножа как будто бы исполняло медленный, зловещий и замысловатый танец на его бледно-неподвижном челе. Глаза вампирши пылали мрачным огнём, в груди бушевало, ликуя, адское пламя… ей хотелось смеяться и петь.

     Письмена лютой Смерти
     На пергаменте страсти
     Я рисую острейшим
     Пером своей власти!
     Вечным гостем останешься в доме моём,
     Этот танец с тобой мы танцуем вдвоём…

На мёртвом лбу своей очередной жертвы Отшельница начертала своё древнее имя, а на лице тайные знаки, известные только ей…

Город Краснооктябрьск, 1972 год, сентябрь.

Антонина, как обычно, возвращалась с работы… Вот так каждый день — с утра на работу, там осточертевшая фабрика, давно опостылевшие люди… а вечером — с работы домой, в пустую квартиру. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.

И вот это называется жизнь? В этом и состоит то, что именуют жизнью? То, чего люди так боятся лишиться? Антонина иногда спрашивала себя — боится ли она потерять такую жизнь. Ответ, который у нее напрашивался сам собой, поневоле приводил ее в ужас.

В конце августа у нее появилась некая отдушина — ей пришло письмо.

Влад, сердечный друг ее дочери Гали прислал небольшое послание, в котором сообщал, что у них с Галей всё хорошо, и скоро они к ней непременно приедут. Антонина тогда словно бы обрела новую жизнь, у нее как будто открылось второе дыхание — ну как же: дочь приедет! Вместе со своим другом или как там у них нынче — возлюбленным! Пусть как угодно это теперь называется, Антонина была готова всё стерпеть, но главное заключалось в том, что к ней — дети приедут! Что может быть важнее, лучше, значительнее? Она ощутила тогда, что ее помнят, к ней стремятся, о ней думают. Стало быть, ее понурая, безрадостная и серая жизнь всё-таки не была напрасной, не была прожита зря! У Антонины на сердце бушевал настоящий праздник.

И она вечерами часто раздумывала о том, как будет их встречать, что приготовит и выставит в качестве угощения на стол, что им скажет, о чём спросит… Пыталась представить себе, как дети станут вести себя в доме, как будут смотреть друг на друга, о чём открыто говорить с нею, о чём — шептаться между собой. Антонине всё это было страшно интересно, и когда она размышляла об этом, ей становилось удивительно легко, и она понимала, что ради этого действительно стОит жить — жить ради того, чтобы с трепетом в душе ожидать, когда к ней в гости приедут взрослые дети…

Однако ощущение счастья длилось так недолго! Антонина ждала еще одного письма или даже просто телеграммы, где вместо неопределённого обещания «мы приедем» сообщалась бы точная дата этого вожделённого приезда. Но проходили дни, Антонина каждое утро заглядывала в почтовый ящик, а там — ничего. Прошла неделя, за ней другая… Она пыталась успокаивать себя: мол, всё в порядке, ничего страшного — нет вестей сегодня, значит — будут завтра. Или — послезавтра… Однако когда пошла третья неделя, а потом незаметно подкатила и пошла отсчитывать дни последняя декада сентября, ей вдруг стало совершенно ясно, что Галка с Владом не приедут.

Да и как они могут приехать — сентябрь на исходе, у них, кажется, давно занятия в институте начались! Стало быть — они в Москве давно уж… Загуляли, закружились, а там — глядь, и в Москву уже давно пора! Пообещали одинокой матери глоток праздника, малюсенький кусочек счастья… и не выполнили обещания.

Может, даже вообще забыли о том, что отправили ей обнадёживающее письмо. Подумаешь — невидаль! Не больно нынче молодые-то о родителях своих помышляют!

И всё же Антонина продолжала всё так же регулярно заглядывать в ящик, а он всё так же оказывался удручающе пуст. Может, снять его совсем? Зачем висит, место зря занимает, душу надрывает…

Нет… нельзя без ящика! А вдруг письмо-то возьмёт да и придёт? Вдруг Галка сама уже прямиком из Москвы матери напишет? А куда ж почтальон письмо положит, коли ящика не будет? Антонина же не завсегда дома-то сидит…