Месть сыновей викинга

Я неуверенно поднимаюсь на ноги. Альтон стоит позади двух монахов. Его бородатое лицо выражает испуганную растерянность. Взгляд выпученных глаз наполнен страхом и готовностью к покаянию. Его неуверенность пробуждает во мне приступ ярости.

– Большое спасибо за помощь, – саркастично говорю я и добавляю: – Отец!

Монахи оборачиваются на кузнеца.

– Вот оно как. – Сельвин близоруко щурится. – Это кое-что проясняет в твоем поведении, Альтон.

– У твоей матери наверняка имеются другие безродные отпрыски, о которых нам неплохо было бы знать? – обращается ко мне Вальтеоф.

– Я не безродный отпрыск, – отвечаю я. – И что ты можешь знать о моей матери?

Его гнилые желтые зубы поблескивают в свете пламени. Он приближается ко мне и шепчет так, чтобы другие не услышали:

– В том, что ты безродный отпрыск, нет никаких сомнений, поскольку твои родители никогда не были женаты. И я кое-что знаю об этой потаскухе. Например, что она из данов. Знаю, что она вёльва и что ты попросил ее проклясть меня, когда она в последний раз навещала тебя в монастыре.

– Как ты мог… – хочу задать я вопрос, но осекаюсь, осознав, что монах говорит не на языке саксов.

– Да-да, я знаю скандинавский язык, – подтверждает он. – И я понял каждое слово из тех, что вы с твоей мамашей-шлюхой говорили друг другу в моем присутствии.

И вдруг я вспоминаю фразу матери о том, что она попросит Одина навлечь проклятие на Вальтеофа, и свой ответ – тогда я заметил, что это, вероятно, будет ее последний поступок язычницы перед уходом в христианский монастырь.

– Не может быть! – восклицаю я. – Это была лишь шутка.

– С этим не шутят. – Вальтеоф снова переходит на язык саксов. – Сложно победить язычество в этой стране. Когда женщины типа твоей матери применяют травы для исцеления недугов и облегчения родовых мук, все женское население остается привержено прежним божкам, а наша задача становится сложнее. Но больше она не причинит нам вреда.

– Вы убили ее?

Я перевожу взгляд с одного монаха на другого. Вальтеоф молча радуется моему горю. Сельвин берет на себя труд объяснить исчезновение моей матери.

– Конечно, нет, – говорит он. – Убийство – смертный грех. Ее перепродали обратно неверным, что некогда привезли ее сюда.

Я оборачиваюсь к крупной ссутулившейся фигуре кузнеца.

– Монахи продали мою мать?