– Я просто искала кое-что. – Глаза у Флоренс были кроваво-красные. Она сглотнула ком, плотно сжавший горло. – Ма… – И разрыдалась.
Марта смотрела на осунувшееся лицо дочери и понимала, что не может ничего ей сказать. Она только бережно погладила ее руку.
– Пожалуйста, дай мне пару минут тут побыть. Полиции нужны кое-какие документы.
На следующий день Флоренс уехала. Покинула дом меньше чем через сутки после смерти отца. Сказала, что едет по поводу рукописи, которую ей могут выдать в Лондоне лишь на один день. Солгала, конечно.
– Если я сейчас не уеду… Не могу объяснить.
Она порывисто шагнула к Марте и быстро обняла ее. В то мгновение, когда Марта вдохнула знакомый запах Флоренс – кофе, какие-то специи – и ее мягкие волосы коснулись ее щеки, Флоренс тихо вскрикнула, и казалось, этот звук застрял у нее в горле.
– Я не знаю, что еще сказать тебе, – пробормотала Флоренс.
Потом Марта не могла понять, что именно Флоренс хотела ей сказать. Потому что… как могла ее малютка, которую она не выбирала, но которую ей принесли на блюдечке и которую она поначалу не любила, совсем не любила… как она могла узнать? Была ли то правда о годах, откатившихся назад, подобно камню, и открывших пустоту начала, громадную ложь, лежавшую в самом сердце всей ее жизни?
Потом Флоренс приехала на похороны – в тот жуткий, холодный, промозглый день, когда все, кроме Марты, плакали, а земля промерзла настолько, что копать могилу пришлось вдвое дольше обычного. В землю словно врос лед, блестевший под ногами. Вся семья стояла у открытой могилы, смотрела, как туда опускают гроб. Марта видела ком земли, который ей кто-то подал, чтобы она его бросила на крышку. Видела лица своих детей и внучек. Глаза Билла затуманились от тоски, у Флоренс налились кровью от слез. Люси стояла нахохлившись, с красными щеками, уголки губ были скорбно опущены, как у грустного клоуна. Кэт кусала палец через вязаную перчатку.
Марта не плакала. Тогда не плакала.
После похорон Флоренс исчезла. Совсем как Дейзи. Она отстаивала какое-то дело в суде. Вечно занятая… «
А в декабре и январе казалось, что до мая очень далеко. К тому времени и он вернется. Все походило на тот случай в кухне, когда ей стало дурно. Он ушел и вернулся. И сейчас вернется. Это только логично.
Вот что Марта вспоминала вновь и вновь: как все было, когда почти пять лет назад они с Дэвидом приехали из больницы. Стоял жаркий летний день, холмы за домом золотились в лучах предвечернего солнца. Дэвид прихрамывал, колено у него пока было забинтовано. Марта помогла ему выйти из машины и повела по саду.
– Хочу тебе кое-что показать.
Рука Дэвида тяжело легла на ее плечо. Она помогала ему шагать по каменистой тропке к клумбе с маргаритками, на которой коричневел шрам из свежей земли.
– Что происходит? – спросил Дэвид странным голосом, и Марта догадалась: он понял.
– Дейзи, – проговорила она. – Милый… она ушла.
Пальцы Дэвида крепко, судорожно сжали рукоятку металлической трости, которую ему выдали в больнице.
– О, Дейзи, – тихо вымолвил он, поднял голову и посмотрел на Марту. Его глаза потемнели. – Что случилось, Эм?
– Она… сама. – У нее не хватило сил произнести «Она убила себя», это было слишком жестоко. – Она… И я ее похоронила.
Дэвид не отрывал глаз от подсохшей земли, от сломанных маргариток вокруг прямоугольной могилы. После долгого молчания он спросил:
– Ты не хочешь кому-то об этом рассказать, Эм?
Дейзи хотела только одного – чтобы ее похоронили здесь и больше не тревожили. И Марта почувствовала, что должна исполнить просьбу дочери. Позвонить в полицию? Конечно, можно. Но с того дня, как это случилось, она поняла: как ни странно, ей все равно, что скажут другие люди. Важно было одно: ее дочь, которая никогда себя здесь не чувствовала как дома, наконец пожелала остаться здесь.
«
– Не стоит никому рассказывать, – ответила Марта. – Пусть все думают, что она просто снова уехала.
– Да, – кивнул Дэвид.