Место встреч и расставаний

Дядя Роджер вышел, хлопнув задней дверью. Мама ушла наверх. Бабуля сидела у кухонной плиты и шуршала своей черной юбкой, а я стояла, не в силах шелохнуться, ведь это меня они сейчас обсуждали.

– Она остается здесь, – заявила бабуля, ударив своей клюшкой по столу. – Мы уже потеряли Сьюзен. И мы не можем теперь потерять Молли.

Миссис Льюис опустила руку в сумочку и извлекла оттуда пакет леденцов. Я знала, что она их хранила. Она сунула леденцы мне в руку.

– Извини, – проговорила она. – Нервы совершенно не выдерживают. – В ее осипшем голосе слышались слезы. – Это просто… просто из-за того, что я могу никогда не вернуться в Лондон. Я, возможно, уже никогда не увижу маму и папу. Они не смогут себе позволить переезд сюда, правда ведь? И никогда не увидят своего внука или внучку.

– Оставьте себе, – сказала ей я. Мне ее было жаль. Она так же, как и я, тосковала по дому. – Готова поспорить, Джимми будет безумно рад вас видеть, – добавила я.

– Спасибо, – ответила она, вяло улыбнувшись. – Не знаю. Скорее удивится. Последний раз, когда мы виделись с Джимми, мы протанцевали всю ночь. Я любила раньше танцевать. А теперь я хочу только закинуть повыше ноги. А еще умираю, хочу чаю. Ирен, мы можем где-нибудь раздобыть чаю и булочек? Одна я не могу пойти. Просто не могу. Я боюсь, что сразу потеряюсь в этой толпе.

Мама посмотрела на нее с сомнением.

– Я не хочу пропустить Джека…

– Молли могла бы постоять с чемоданами, – сказала миссис Льюис. Она сунула мне в руку фотокарточку мужчины в военной форме. Я уже тысячу раз видела изображение Джимми. – Покараулишь Джимми, Молли? Мы быстренько.

– Ну не знаю, – проговорила мама. – Вокзал просто огромный…

– Со мной все будет хорошо, – сказала я ей.

Меня очень обрадовала мысль побыть некоторое время одной, без звона в ушах от пронзительного голоса миссис Льюис. Мама сняла с чемодана один из ярлычков с фамилией и привязала его к пуговице моего пальто.

– Стой прямо здесь и никуда не двигайся.

– Хорошо, – пообещала я. – А если увижу Джека или мистера Льюиса, я их позову.

Я села на чемодан и посмотрела им вслед. Затем вытащила из своего ранца маленького плюшевого медвежонка и обняла его. Джека мы не видели уже пять месяцев. Он вернулся в Америку в апреле, прямо перед окончанием войны. Узнаю ли я его без формы? А если увижу его и не окликну, то он, наверное, пройдет мимо меня и не заметит. Он же все-таки маму ищет, а не меня. Как сказала бабуля, я – дочка английского фермера, а не нью-йоркского адвоката.

До этого момента я все еще мечтала о том, что что-нибудь произойдет во время нашего путешествия, что-нибудь непредвиденное, из-за чего нам придется вернуться домой. Теперь же я размышляла о том, могло ли с Джеком приключиться какое-нибудь жуткое происшествие по пути на вокзал: потоп или автомобильная авария, или в какие там еще катастрофы попадали жители больших городов вроде Нью-Йорка. Конечно же, если он не приедет забрать нас, то мне и маме придется поехать обратно в Англию.

Я представила, как возвращаюсь в нашу деревню и подхожу к коттеджу Кларки. Они со Сьюзен сидят в садике перед домом на кушетках, а из леса доносится пение птиц. А я – вернувшийся путешественник, который рассказывает о штормах в Атлантике, о статуе Свободы, о самом большом в мире вокзале. «Ну, считай, что ты на всю жизнь насмотрелась, – может сказать Кларки, присвистывая от восторга. – Ты лучше присядь и сними туфли. Пусть ноги отдохнут, милая моя. Ты, наверное, еще долго никуда не захочешь пойти».

Я положила медвежонка обратно в ранец и решила, что спрячусь, когда придет Джек. Я спрячусь, и он уйдет, думая, что нас тут нет. А потом я скажу маме, что не видела его. Обманывать маму было ужасно, но если Джек не придет и не заберет нас, то мы поедем обратно на ферму. Только я, мама и наши общие воспоминания о папе.

Когда папа был жив, у нас были две тягловые лошади, которые таскали телеги с сеном, и он учил меня прыгать со спины одной на спину другой. Потому что бедра этих лошадей были настолько широкими, как он любил поговаривать, что на них можно было устраивать пикник втроем. Я так сильно любила папу, что даже не могла признаться, что мне не хочется этого делать. У меня плоховато выходили гимнастические упражнения. Я всегда была неуклюжей. Бабуля поддразнивала меня, говоря, что балериной мне не стать. Я перебиралась на коленях с одной скользкой спины на другую, вцепившись в кожаную упряжку, надеясь, что не рухну вниз.

– Ну давай, Молли, крошка моя, – любил подбадривать папа, стягивая шапку на затылок, а его загоревшее за лето лицо светилось улыбкой.

Все любили моего папу и его игры. Перешагивание с одной лошади на другую – было одной из многих шалостей, которые делали сенокос запоминающимся. Он стоял на их спинах, как самый настоящий циркач. Мама говорила, что у лошадей очень большие копыта. Она волновалась, что я могу пораниться. Папа же утверждал, что ничего не случится.

– Молли, как я, – любил он приговаривать, – бесстрашная.