Место встреч и расставаний

– Это Центральный вокзал. – И добавила: – Какой же оно роскошный.

И он действительно был роскошен. Я никогда не видела так много людей и таких красивых, изящных зданий. Мы втроем – в нашей неказистой, помятой от долгого морского путешествия, выданной по карточкам одежде – стояли, со слов мамы, в главном вестибюле. Мраморные полы блестели под нашими уставшими с дороги ногами. Огромные люстры с электрическими лампочками светились золотом, словно рождественские огни. От стеклянных билетных касс тянулись очереди пассажиров, сливаясь воедино. Железнодорожные служащие делали записи на информационных табло. Сигаретный дым стоял плотной стеной, а вокруг раздавалось эхо голосов: объявления о поездах, восклицания и шушуканье. Я не представляла, как Джек собирается искать нас в такой суматохе.

Я уставилась на потолок – такой же высокий и восхитительный, как и в соборе Или, в котором в один из редких выходных дней я побывала с мамой и Джеком. Если бы вся эта суетящаяся масса людей вдруг на секунду остановилась и вместе стала распевать гимны, то Господь точно бы нас услышал. А может, ветер отнес бы этот звук через океан, и Кларки с Сьюзен смогли услышать его.

Я любила петь гимны в нашей деревенской церкви, стоя рядом со Сьюзен за семейной скамьей[72]. У Сьюзен отсутствовал музыкальный слух – она просто притворялась, что поет, открывая и закрывая рот, как рыба, чтобы рассмешить меня. Я думала о заросшем церковном кладбище, о его покрытых плющом каменных заборах и расшатанных деревянных воротах. Во время войны траву оставляли нескошенной, чтобы ее можно было косить и заготавливать сено. И на этом мягком зеленом лугу лежал надгробный камень моего папы.

Чем дальше я уезжала от дома, тем, казалось, больше я о нем думала. Именно в этот момент эта людская суета, беготня туда-сюда по вокзалу напомнила мне, как летние муравьи на нашей кухне носились вокруг сахарницы, а бабуля в своем черном, как уголь, траурном платье, сама как огромная муравьиная матка, ходила за мелкими вредителями с мухобойкой.

Я вдруг так сильно затосковала по дому, что заплакала. Я торопливо вытерла лицо рукавом. Мне же уже было почти двенадцать. Я никогда не плакала. Никогда. Мне приходилось быть сильной ради мамы.

– Умираю хочу чашку нормального чая, – проговорила миссис Льюис, зевая и потирая шею. – Я уже еле дышу. Да я бы даже кофе выпила, если больше ничего нет.

Мама сказала, что мы должны стоять возле часов с четырьмя циферблатами. Там нас и должен был встретить Джек. Мы сбились в кучку. Вокруг нас люди то и дело встречались друг с другом. Солдаты и авиаторы приходили и уходили. Они хвастались и шутили, а миссис Льюис сказала, что они герои, да благословит их и тех, кто не вернулся, Господь. Она уставилась на группу молодых женщин возле нас. Я подумала, что мама может сказать ей, что пялиться – неприлично, но я тоже не могла оторвать от них глаз. Они были яркие, словно бабочки: небрежно надетые шляпы, платья с узорами, меховые воротники, атласные подкладки на пальто, высокие каблуки и чулки со швом. Они прыгали в распростертые руки вернувшихся солдат, которые поднимали их и кружили. И все же, несмотря на их пышные наряды, эти женщины не шли ни в какое сравнение с моей мамой. В своих будничных башмаках со шнурками и непритязательной коричневой фетровой шляпе с переломанными фазаньими перьями моя мама оставалась самой прекрасной во всем Нью-Йорке английской красавицей.

– Черт возьми, что Джим подумает, когда увидит меня? – простонала миссис Льюис. – Я одежду уже несколько дней не меняла. Да тут носильщики лучше меня одеты.

– Джимми подумает, что ты просто цветешь, – произнесла, как всегда доброжелательная, мама. – Ты его просто ослепишь, Бетти. Вот увидишь.

Миссис Льюис была, как говаривала бабуля, неряхой. На корабле мама штопала и латала одежду Бетти Льюис, но та все равно выглядела потрепанной. Она была на сносях и ходила вразвалку, отклоняясь назад и упирая руку в поясницу. В своем сером пальто с развевающимися полами и с большими плечиками, в круглой соломенной шляпе, посаженной на кудрявую голову, миссис Льюис походила на мотающийся туда-сюда колокольчик.