Метафизика Петербурга. Немецкий дух

В том, что касалось чумы, мудрый доктор высказался в том смысле, что очень полезно бы налегать на лук и хрен, чем, впрочем, подданные царя поголовно увлекались и без особых советов высокооплачиваемых иностранных специалистов. Помимо того, указал он, в общем плане может быть весьма полезна молитва, а в особенности – чистосердечное покаяние. И эта рекомендация для человека того времени была естественна и понятна.

В заключение доктор нашел возможным мягко намекнуть на то, что дешевые календари не есть лучший источник прогнозов на будущее для венценосной особы и предложил свое посредничество в обращении к профессиональным немецким астрологам высшего класса (их имена названы), привычным к работе для, так сказать, VIP-клиентов.

Предпочтя пропустить последнюю рекомендацию мимо ушей, царь задал своему лейб-медику еще восемь вопросов, свидетельствовавших о его интересе не столько к мистицизму, сколько о факторах, которые могли дестабилизировать положение русской державы, напрягавшей тогда все силы в борьбе с Речью Посполитой – будь то чума, недород, либо же положение в Германской империи.

Ответ Андреаса Энгельгардта и на этот запрос дошел до нас, причем наиболее его интересная часть касается именно последнего, восьмого по нумерации доктора, вопроса о судьбах Германии. В первую очередь, немец упомянул о пророчестве Даниила, и это упоминание было очень уместным. Как мы помним, во второй главе библейской Книги пророка Даниила повествовалось о приснившемся царю Вавилонскому истукане, голова коего была сделана из золота, грудь и руки – из серебра, живот и бедра – из меди, голени – из железа, а ноги были частью железные, частью глиняные.

Сон об истукане был истолкован Даниилом, как посланное от Бога видение ряда "мировых монархий" – или, как мы сейчас сказали бы, супердержав. Первую из них, безусловно, следует определить как Вавилонскую. Что же касалось последующих, то здесь пророк высказался менее определенно.

Согласно толкованию, общеизвестному во времена Энгельгардта, четвертое ("железное") царство есть древняя Римская империя, равно как и ее непосредственная преемница – Священная Римская империя германской нации. Более того, это толкование было положено в основание историософии, принятой правящими кругами Германской империи практически в качестве официальной. Оно составляло в этом качестве ближайшую аналогию получившей у нас распространение примерно в ту же эпоху концепции "Москва – третий Рим".

Разница состояла в том, что католики обычно рассматривали библейское пророчество в мажорных тонах, то есть как обещавшее Германской империи дальнейшее возрастание, а протестанты брали ту же тему в миноре, указывая на неизбежность скорого разрушения империи. Будучи протестантом, Энгельгардт склонялся к последнему тезису, о чем прямо и написал. "И не напрасно в небесах изображено – ибо, как говорит Гермес, что вверху, то и внизу, и одно подобно другому — все то, что мы знаем, например, если не говорить о других знамениях, великие соединения Сатурна и Юпитера, число которых от сотворения мира – семь, причем каждое из таких соединений неизменно порождает великие перемены".

Энгельгардт так увлеченно подводит своего царственного читателя к следующей историософской схеме и излагает ее так убедительно, что мы можем и не заметить упоминания имени Гермеса Трисмегиста и скрытой цитаты из его "Изумрудной скрижали", выделенных нами курсивом в предыдущем абзаце. Ведь если теперешнему читателю эта цитата, почти оброненная мимоходом в латинском послании немецкого доктора, говорит очень немного, то в старину она была чем-то вроде пароля, позволявшего европейским приверженцам тайных наук узнавать своих.

"Quod est inferius est sicut id quod est superius.

Et quod est superius est sicut id quod est inferius", —

"То, что внизу, подобно тому, что вверху.

И то, что вверху, подобно тому, что внизу".

Именно так звучали на латыни начальные предложения старинного мистического текста, при своей исключительной краткости содержавшего важнейшие аксиоматические положения европейского эзотеризма. Эти слова бормотал любой подготовленный алхимик, склонявшийся над своими ретортами, равно как любой знающий свое дело астролог, приступавший к наблюдению ночного неба.

В современной культурологии "Изумрудная скрижаль" также расматривается как исключительно значимый, хотя и допускающий множественные истолкования текст, "безусловно представляющий собою наиболее сжатое, хотя и не самое ясное из существующих описаний Великого Дела (du Grand Œuvre)" [154] .