Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Можно сколько угодно рассуждать о границах сугубо профессионального интереса, но факт останется фактом: никакой иной подход к истеричке, кроме случайно найденного Фрейдом, не дает сходной картины. Привычный для профессионального взгляда эротизм анализа, сопрягающий аналитика и истеричку как своего рода идеальных партнеров, лишь заслоняет оригинальность причин фрейдовского аналитического энтузиазма, а равно его в эволюцию в желании Фрейда, позволившую ему состояться в качестве желания аналитического. От характерного для мужской генитальной позиции иронического оттенка в отношении истерической неуступчивости, которая в этой перспективе предстает ханжеством под прикрытием морального требования, позиция Фрейда преобразуется в намерение разоблачить ханжество совершенно иного типа: сокрытие истеричкой своего желания под кристально искренней речью, требующей блага для всех малых и угнетаемых.

Здесь и находит свое выражение то, что Фрейд называет симптомом. Неоднократно замечалось, что термин этот прикрепляет анализ к дискурсу медикализма. На деле условия, в которых Фрейд вводит понятие симптома, показывают, что сам он воспринимает его как ловушку, призванную поставить истеричку перед вполне реальными последствиями ее ханжества. В психоаналитическом проекте симптом предстает, таким образом, не объективным продуктом «внутрипсихического конфликта», а именем, помечающим реальность объекта фрейдовского влечения в анализе – производимое истеричкой наслаждение в речи, которое Фрейд берет в осаду.

Утрачивая этот объект, аналитическая деятельность претерпевает расщепление по линии, с которой будет работать Лакан, предвосхищая концептуализированный впоследствии дискурс аналитика, и которая обнажает несущие конструкции изначальной аналитической ситуации в целом. Линия эта связывает в лакановском графе наслаждение на стороне большого Другого и кастрацию на уровне требования, благодаря чему оказывается возможным извлечь желание на свет. На пути требования истерички, направленного мимо аналитика, он помещает желание, которое низводит это требование до соискания наслаждения – вот формула, которой может быть описан фрейдовский анализ. Сколь бы непривычной она ни была, в этом аналитический проект, предложенный Фрейдом, и состоит.

Подобная процедура «заграждения» требования, толкуемая в терминах наслаждения, заменяется в послевоенный период «воспитанием чувств аналитика» – проектом, оказавшимся парадоксально удобным для сциентизации и педагогизации анализа, о чем свидетельствуют следующие аналитические заявления:

Таким образом, в отличие от Кляйн, мы теперь лучше подготовлены к тому, чтобы использовать наши собственные чувства как источник информации о том, что делает пациент, хотя и отдаем себе отчет в том, что можем при этом ошибаться. Мы должны понимать, что процесс понимания нашего отклика на пациента налагает на аналитика необходимость постоянной психической работы и что всегда есть риск смешения своих собственных чувств с чувствами пациента[31].

Эту культуру новой чувствительности можно приписать своеобразному нигилизму, охватившему сообщество после разрушительных исторических событий, или возвести к последствиям всепроникающего гуманизма XIX века, как это делает Фуко и близкие ему структуралисты. Однако внезапно проявившаяся необычная приверженность аналитиков соображениям человечности также должна иметь причину иного порядка. С аналитической точки зрения здесь происходит нечто чрезвычайно важное, а именно решающее для анализа и всей тогдашней сферы гуманитарного знания событие – смыкание двух дискурсов, в которых Лакан проницательно распознает изнанку друг друга: истерического и университетского. Дискурсы эти в обширной лакановской литературе так и не были распознаны как нечто если не комплементарное, то, во всяком случае, соположенное, а их соединение вызвало переворот в аналитической практике, вследствие которого она и приобрела свой современный облик.

Уникальность возникшего в результате описанного события продукта до сих пор не оценена по достоинству. Вместе с тем речь идет о существенном прогрессе и основе для объединения, которого аналитики так долго и тщетно чаяли во времена, когда фрейдовский проект еще порождал в их среде раздоры и беспокойства. Новое объединение происходит вокруг гипотезы о том, что бессознательное говорит на языке чувств. Ничего подобного Фрейду никогда не приходило в голову – саму эту мысль он счел бы экстравагантной и лишенной всякого теоретического потенциала.