Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Однако именно момент этого отождествления совпадает с периодом солидарности сообщества, отголоски которой слышны в заявлениях, наподобие сделанного Скоттом Даулингом:

Сорок пять лет назад, в начале моего аналитического пути, психоаналитический мир был совсем не таким, в каком мы живем сегодня. В те времена психоанализ, – и теория, и терапия, и практикующие его психоаналитики, – казалось, достиг единства, согласия, целостности[32].

Каким образом удалось этого поразительного единства достичь? Даулинг объясняет это тем, что тогдашний анализ – он считает нужным добавить «американский», хотя тезис справедлив практически для всех, – «был единодушен по поводу конечной цели психоанализа: разумеется, это разрешение интрапсихического конфликта»[33].

Столь бесцветное на первый взгляд определение примечательно тем, что в описываемых событиях само послужило не разрешению конфликта во внутрианалитической среде, как это воспринял Даулинг, а очередной отчаянной попыткой аналитиков справиться с ситуацией, в которую Фрейд поставил анализ. Ее специфика состоит в том, что конечные результаты аналитической практики, предъявляемые в качестве целей в учебных пособиях и врачебных отчетах, по существу представляли собой лишь ее эффекты, причем побочные, что Фрейд никогда не скрывал. Желание, которое предшествовало появлению желания аналитика, выражалось в намерении до предела обострить происходящее, изъять из него всякую возможность уладить дело миром – при этом, как и любое желание, оно не предлагало взамен нанесенного ущерба никаких компенсаций. Значительное стабилизирующее воздействие анализа на субъекта не должно восприниматься как свидетельство приложения желания аналитика. Напротив, этот факт, очевидно, нуждается в отдельном объяснении.

Неспособность аналитиков восхваляемой Даулингом эпохи ни решить эту проблему, ни даже поставить ее закономерно привела эту эпоху к закату. Если восстановить утраченное единство практики с тех пор так и не удалось, то лишь потому, что сама его возможность зиждилась на занятой тогдашним анализом позиции двойного сопротивления. Аналитик вынужден был сопротивляться как общей зависимости клинической повестки от функционирования инстанции желания, так и производности своего метода от желания Фрейда, расплачиваясь за это расщеплением, признавать которое он отказывался.

Принято считать, что Лакану с успехом удается вернуть расщепление на подобающие позиции в теории анализа, тем самым прервав, наконец, его действие внутри самой аналитической практики. Настаивая на действенности инстанции желания, Лакан подчеркивает, что субъект – в том числе субъект анализирующий, который не имеет никаких преимуществ перед прочими, – не обладает в отношении функции желания никакими административными полномочиями, но сам зависит от его динамических характеристик.

Вместе с тем, устраняя подмену целей классического послевоенного анализа и закрывая лазейку для истеризации его методов, лакановский заход не смог воспрепятствовать продолжающемуся воздействию на анализ Университета. Оно состояло в непрерывных попытках выгородить для аналитика особую, привилегированную зону, одновременно превратив все то, что Фрейд учредил и передал своим ученикам именно как желание, в моральный императив. Таким образом, источником продолжающегося расщепления на этот раз стал сам концепт желания аналитика (le désir de l’analyste). Его исследование очень скоро, еще при жизни Лакана, вернулось на рельсы, знакомые со времен первых тревог по поводу контрпереноса и теперь лишь слегка модернизированные концептуальными новациями лакановского аппарата. Концепт желания аналитика в результате оказался практически сразу упущен и не смог избежать тривиализации. Не в силах повлиять на этот процесс Лакан в последние годы жизни взирал на созданное им сообщество с нескрываемым раздражением.