Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Тем самым Фрейд, с одной стороны, не обманул ничьих ожиданий, поскольку кроме анализа как такового ничего и не обещал, а с другой – оставил последний практикой с несформулированными последствиями. Каких-либо серьезных проблем при проведении анализа это не порождает лишь потому, что применяемое аналитиками знание оседает в анализируемом субъекте и не требует полноценной манифестации.

Необходимость это знание представить лежит на анализе грузом неисполненных обязательств: под давлением мнимого идеала «проанализированности» аналитик воздерживается от комментариев на этот счет, сохраняя нейтралитет – всегда обманчивый, поскольку от необходимости объясняться он никогда полностью не избавляет. Аналитик проговаривается не только в ответ на требование, исходящее от теории его клиники, – в этом случае автономия анализа как раз позволяет ему не сказать лишнего – но еще откровеннее тогда, когда пытается объясниться на публике. Невольная уступка ожиданиям, которую он здесь совершает, несомненно связана с опасениями предстать комичным носителем эзотерического учения. Понимание рисков такого положения подталкивает специалиста подбирать выражения, подобно кривому зеркалу искажающие суть анализа.

Все это создает почву для смуты в интеллектуальном сообществе, вызванной анализом и подкрепляющейся разочарованием, которое интеллектуал выражает всякий раз, когда анализ кажется ему недостоверным предприятием. Остро нуждающийся в иллюзии общественной незаменимости собственной деятельности, он настаивает, что в своем требовании свободы от любого ангажемента анализ претендует на непозволительную роскошь устранения из публичной и политической жизни. Аналитики отвечают на это сдержанным молчанием, в причинах которого далеко не всегда отдают себе отчет, хотя обязаны им именно упрямству Фрейда, не уступавшего никому своего заветного объекта. Неуступчивость позволила ему обнаружить, что природа публичной речи далека от того идеала, каким он предстает в общественных дискуссиях, субъект которых демонстрирует крайнюю заинтересованность в широком обсуждении социальных и исторических проблем, никак его лично не касающихся. Даже скромный первоначальный аналитический опыт подсказывал Фрейду, что за неопределенным кругом генитальных обладателей голоса может стоять речь истерички, отвечать которой в анализе не следует.

Естественно, далеко не всякий граждански озабоченный субъект является носителем истерического симптома. В то же время взаимодействие с речью истерички позволило Фрейду значительно быстрее других свидетелей необычайной разговорчивости современного субъекта выработать представление о речи как о воплощении инстанции требования, объект которого ее содержанию в конечном счете оказывается внеположен. Аналитическая позиция воплощает подозрение, что в одержимости высказываться на темы общественного устройства нет ничего «естественного» и что посвящать свою речь именно этому предмету субъекта побуждает импульс, с самой всецело поглощающей его проблематикой никак не связанный.

Данное подозрение нельзя назвать личным изобретением Фрейда, поскольку нет недостатка в тех, кто заметил это гораздо раньше. Начиная уже с Сёрена Кьеркегора активность субъекта в обсуждении насущных проблем современности, окрашенная деловитостью и праздностью, занимает философов, многие из которых не склонны были признавать ее значимым социокультурным достижением вопреки представителям неокантианства, испытывавшим по поводу ее глубокое удовлетворение. Вместе с тем вне анализа эта выраженная в речи мнимая озабоченность, даже в качестве предмета философской критики идеологии или литературного пародирования «толков», не получала ничего иного, кроме социологического описания, разоблачения классовых оснований или иронического воспроизводства.