Метаморфозы

        Я для оленей тогда рогоносных протягивал сети, —

        Тут, над Гиметом взойдя, с постоянно цветущей вершины,

        Тьму отогнав, золотая меня вдруг видит Аврора

        И увлекает к себе. О пусть, не обидев богини,

705 Правду скажу: хоть она и прельстительна розовым ликом,

        Пусть пределом и дня и ночи владеет пределом,

        Пусть ее нектар поит, — любил я одну лишь Прокриду!

        В сердце Прокрида одна, на устах пребывала Прокрида.

        Ложа святые права, новобрачные наши соитья

710 Доводом я привожу и покинутой спальни обеты.

        Этим я тронул ее; и промолвила: «Неблагодарный,

        Жалобы брось и Прокридой владей! Но коль дух мой провидчив,

        Будешь об этом жалеть!» — и меня ей, сердясь, возвратила.

        По возвращенье, пока вспоминал я угрозы Авроры,

715 Вдруг охватил меня страх, не худо ль жена соблюдала

        Долг супружеский свой. Побуждали и внешность и возраст

        Верить измене ее; поведенье же верить мешало.

        Но ведь отсутствовал я; а та, от которой вернулся,

        Грешный являла пример; ведь любящих все устрашает.

720 Муки своей решил я искать и стыдливую верность

        Силой даров соблазнить. Мой страх поощряет Аврора,

        Внешность меняет мою, — мне казалось, я чувствовал это!

        Вот я, не узнан, вхожу в Афины, твердыню Паллады,

        И проникаю в свой дом. Но вины не показывал дом мой, —

725 Он целомудрия полн, тосковал, что похищен хозяин.

        Лишь к Эрехтиде проник я при помощи тысяч уловок,

        Остолбенел, увидав, и готов был оставить попытку

        Верность проверить ее. Едва я признать удержался

        Правду, едва целовать, как было бы должно, не начал.

730 Грустной была. Но ничто не могло быть, однако, прекрасней,

        Нежели в грусти она. К отнятому супругу пылала

        Страстным желаньем. Теперь представь ты себе, какова же,

        Фок, была в ней краса, раз ее и печаль украшала!

        Что излагать, сколько раз отвергались душою стыдливой

735 Поползновенья мои? Сколько раз, — «Себя, — говорила, —

        Для одного берегу; одному — наслаждение мною», —

        И не довольно ль таких испытаний невинности было, —

        Если кто разумом здрав? Но я недоволен, борюсь я

        Сам на погибель свою и плату за ночь предлагаю.

740 Множа дары, наконец я принудил ее колебаться.

        «Побеждена, — я вскричал, — преступница! Я, — соблазнитель, —

        Твой настоящий супруг. Свидетель я сам вероломства!»

        Та — ничего. Молчаливым стыдом побежденная, только,

        Кинув злокозненный дом и недоброго мужа, — бежала.

745 И, оскорбленная мной, отвратившись от рода мужского,

        Стала бродить по горам, служенью причастна Диане.

        Я же, оставшись один, почувствовал жгучее пламя

        В жилах. Прощенья просил, — в согрешенье своем сознавался,

        В том, что дарами прельстясь, я и сам в проступок подобный

750 Впал бы, когда б и не столько даров предлагалось. Прокрида

        После признаний моих, за стыд отплатив оскорбленный,

        Вновь возвратилась ко мне, и сладко мы жили в согласье.

        Кроме того мне дарит — как будто сама не была мне

        Даром достаточным — пса, — его ж Прокриде вручила

755 Кинтия[344], молвив: «Из всех он в беге окажется первым».

        Тут же дала мне и дрот, который в руке моей видишь.

        Но про второй этот дар и судьбу его знать ты желаешь?

        Слушай тогда и дивись, — поразишься неслыханным делом.

        Лайя сын[345] разгадал те реченья, что были дотоле

760 Непостижимы другим, и, низвергшись, лежала вещунья

        Темная и о своих позабыла двусмысленных кознях.

        Дел без возмездья таких никогда не оставит Фемида:

        Тотчас другая напасть Аонийские вдруг постигает

        Фивы: селяне дрожат перед хищником[346] диким, погибель

765 Видя скота и людей. Тут мы, молодежь из соседей,

        Сходимся и широко окружаем тенетами поле.

        Но перескакивал зверь прыжком их легким проворно,

        Выше скача полотняных краев расставленной сети.

        Своры спускаю собак, но хищник от них убегает

770 Прочь и несется, резвясь, быстрокрылой не медленней птицы.

        Единодушно тогда все Лелапа требуют, — имя

        То было пса моего. Он сам давно уж старался

        Освободиться, ремень в нетерпенье натягивал шеей.

        Только спустили его, — сказать мы уж были не в силах,

775 Где он. Следы его лап на песке раскаленном виднелись.

        Сам же из глаз он исчез. Копье не быстрее несется

        И не быстрее свинец, вращаемой брошен пращею,

        Или же легкая трость, что с гортинского лука[347] слетает.

        Холм поднимался крутой, над полями окружными высясь.

780 Встав на него, я слежу небывалого зрелище бега, —

        Вот уже схвачен почти, вот будто едва ускользает

        Зверь из-под самых зубов; бежит не прямою дорогой,

        Не устремляется вдаль, но, по кругу назад возвращаясь,

        Вводит собаку в обман, — не предпринял бы враг нападенья.

785 Та угрожает ему и вровень преследует, будто

        Держит уже, — но не держит еще и лишь воздух кусает.

        К дротику я обратился тогда. Но едва лишь рукою

        Правой раскачивать стал, в ремни вдеть пальцы пытаясь,

        Взор отвратил я; потом направил обратно на то же

790 Место: и — вот чудеса! — два мрамора на поле вижу:

        Тот как будто бежит, а этот как будто бы лает.

        Стало быть, так захотел — чтобы в беге оба остались

        Непобежденными — бог, коль бог им содействовал некий».

        Так он сказал и замолк. «Но в чем же дрот тут повинен?» —

795 Фок спросил, и тогда про дрота вину рассказал он.

        «Радость сделалась, Фок, причиною нашего горя.