Метаморфозы. Новая история философии

Возьмём пример того же самого, но теперь из области «научной медицины». Когда возникает научная медицина? Она возникает с появлением клиники. Что такое клиника? Что такого она позволила сделать или достичь, и тем самым заложила основы или возможность появления научной медицины? Медицина работает с очень сложным объектом.

Человек – это многофакторная модель. Даже мульти-факторная модель. У каждого человека своя наследственность, свой образ жизни, профессия, питание, экология, среда, мышление. Всё это и много чего ещё влияет на состояние его здоровья. Необычайно сложно, почти невозможно учесть все эти факторы и установить, понять, как конкретно они влияют на болезнь или выздоровление. А может быть это и не нужно? И медицина действительно нашла способ обойти эту сложность. В первую очередь, с помощью учреждения клиники. Что, по сути, делает клиника или что она позволяет делать медицине? Она резко уменьшает эту сложность, «срезает» её, редуцирует в идеале до двухфакторной модели. Это вообще идеал науки – двухфакторная модель. X = Y. «Медицинская достоверность устанавливается, исходя не из полностью наблюдаемого индивидуального случая, а исходя из множественности полностью обозреваемых индивидуальных фактов»[255]. Но только при условии, что условия эксперимента унифицированы! Иначе нельзя выявить закономерность, единое основание. Как указали в «Диалектике Просвещения» (1969) М. Хоркхаймер и Т. Адорно, современная наука рассматривает объекты только в той мере, в какой они «поддаются» изготовлению и контролю.

В этой метаморфозе природа вещей проявляется как всегда одна и та же. «Чтобы клинический опыт стал возможным как форма познания… [н]еобходимо было поместить болезнь в коллективное и однородное пространство[256]. «[М] едицинское знание… нуждается не в естественной среде, но в нейтральной, то есть во всех своих отделах гомогенной… Необходимо, чтобы все [случаи] были в ней возможны, и возможны одним и тем же образом[257]. И вот с таким уровнем сложности уже вполне можно и нужно работать: можно назначать лечение, лекарства, процедуры, выстраивать общение с больным, ставить диагноз, выявлять симптомы, синдромы и т. д. Чем меньше факторов, тем выше шансы на успех, а вероятность ошибки и рисков, соответственно, минимизируется. «[М]едицинский взгляд… не удовлетворится тем, что очевидно видимо, он должен позволить оценить шансы и риск: это взгляд-калькулятор»[258]. Это тот же самый первый шаг, который и описывает Фрэнсис Бэкон в рамках своего научного метода. У каждого направления в научной медицине своя история возникновения. Дисциплинарность – это разделение, дробление знания до такого уровня, чтобы им можно было управлять! Основной гегелевский механизм интеграции, Aufhebung, переводимый как «снятие» или «сублимация», подразумевает, что разрозненные области знания должны частично утратить свою самобытность, чтобы быть поглощёнными более широким синтезом. К концу XIX века само понятие Aufhebung было сведено к более обобщённой концепции редукции.

Как мы уже сказали, главную сложность, проблему, интерес философии представляет именно этот второй шаг. А что же будет дальше? Что за мир мы получим в итоге? А получим мы то, что, например, философией описывается таким понятием как «медикализация» общества, при которой медицина превращается в главный инструмент власти и контроля над обществом. И обосновывается это, например, в рамках современного трансгуманизма, тем, что «человек» – это диагноз. А если есть диагноз, то, с точки зрения медицинской логики, есть и болезнь. А болезнь нужно лечить. И человека начинают лечить – ещё с того момента, когда он не родился, с пренатального (эмбрионального) периода, с момента рождения, всю жизнь и до его смерти, и даже после его смерти. Медикализация и означает вот этот второй шаг в рамках научного метода, когда мы масштабируем клинику до размеров всего мира, всей реальности. Воплощением, реализацией этого второго шага и были, в частности, события, связанные с пандемией коронавируса. В этом вся суть научной медицины – сначала сциентизировать общество, чтобы затем очеловечить мир. И, конечно, Латур абсолютно прав. Даже примитивно банален в описании этого – самого главного! – механизма науки. Собственно говоря, «коронавирус» и был попыткой сделать этот второй шаг, то есть глобализировать «медицинскую власть», масштабировать её, наложить эту «сетку» на весь мир, на всё человечество. Вот так человек оказывается под контролем, во власти созданных им самим средств. Но в том-то и проблема, что человек не вписывается в эту «сетку». Он как тот самый Гулливер, с точки зрения лилипутов-учёных, слишком неповоротливый, несуразный, нерациональный, или академиков Лагадо, не способен постичь и оценить их «прожекты».