Метаморфозы. Путешествие хирурга по самым прекрасным и ужасным изменениям человеческого тела

В свои 18 я подрабатывал санитаром в больнице-интернате, специализировавшейся на лечении нарушений процесса обучения. Я носил лимонно-желтую униформу, и моя работа заключалась в том, чтобы мыть, одевать и кормить пациентов мужского пола. В больнице, построенной в 1960-х годах, было 400 коек для тех, кого называют «умственно отсталыми». Многие попали туда еще в детстве; один пациент рассказал мне, что попал туда после кражи велосипеда, а другой – после того, как однажды прыгал по крышам. Они оба не успевали в школе, а их родители жаловались на плохое поведение дома. Мои коллеги сомневались в том, что они смогут жить за пределами больницы. Я столкнулся с горькой реальностью: каково это, жить в лечебнице.

У некоторых пациентов нарушения процесса обучения были связаны с генетикой: мне нужно было кормить мальчика с синдромом Корнелии де Ланге[43], у которого не было рук и который не мог говорить. Каждое утро я помогал одеваться пожилому мужчине с синдромом Мартина – Белл, генетическим заболеванием, которое может приводить к нарушениям обучения. Мне было сложно засовывать его ноги в брюки и носки, но он дружелюбно и терпеливо относился к моей неуклюжести. Другие санитары знали, что я учусь в школе медицины, и во время обеденного перерыва расспрашивали меня о генетических заболеваниях и лекарствах, которые мы помогали разносить. Я не мог им помочь (я учился на первом курсе), но эта работа рано дала мне понять, насколько тонок и хрупок человеческий разум. Я осознал, что наш мозг очень точно настроен и что есть множество способов его расстроить. Я жил самостоятельной жизнью всего несколько месяцев и имел возможность взглянуть на тех, кто никогда не сможет этого испытать.

Генри, обитатель одной из палат, согласно медицинским записям, обладал интеллектом и речью трехлетнего ребенка. У него была лысая голова, крупные желтые зубы, нос, как у римского полководца, и невероятная способность смеяться. У него был великолепный смех, глубокий и звучный, который то и дело слышался в течение дня. Когда он не смеялся, то обычно улыбался: по крайней мере, с его лица не сходило выражение безудержного веселья. Он обожал танцы и музыку (особенно аккордеонную музыку Джимми Шанда), и, когда мелодия играла, он поднимался и кружил меня до тех пор, пока не заливался хохотом. Рядом с ним я тоже не мог сдержать смеха. После этого мы садились, чтобы перевести дух, и у меня появлялось ощущение, что напряжение ослабло и что все будет хорошо.

Периодически заливистый смех Генри сменялся рыданиями. Слезы градом катились из уголков его глаз, а комок в горле мешал ему говорить. «Что случилось? – спрашивал я его. – Что-то не так?» Он отрицательно качал головой и пожимал плечами; мне оставалось только ждать. Уже через несколько мгновений он снова хихикал, будто жизнь была шуткой, реагировать на которую можно как слезами, так и смехом.

Говоря в общем, можно выделить два вида смеха: тот, который мы издаем в ответ на что-то смешное, и тот, который мы вставляем в разговор, чтобы облегчить общение. С возрастом мы начинаем лучше различать разницу между ними.

Способность различать виды смеха улучшается вплоть до 40 с лишним лет.

Оба вида смеха являются союзниками крепкого здоровья: люди, которые часто смеются, реже страдают от боли, тревожности и депрессии, лучше спят и чувствуют себя энергичнее. Смех расширяет кровеносные сосуды, сокращает риск развития заболеваний сердца и укрепляет иммунную систему; поэтому мы реже страдаем от аллергии и лучше боремся с инфекциями. Многие детские больницы нанимают клоунов, чтобы разряжать обстановку и способствовать выздоровлению маленьких пациентов. «Смех – лучшее лекарство, – гласит шутка, – если только у вас не диарея».

Не до конца ясно, почему мы смеемся. Это определенно физический процесс: дыхание сбивается, лицо краснеет, даже могут заболеть бока. Заливистый смех может сопровождаться загадочными физическими эффектами: я знаю пациентов, у которых любая комедия всегда провоцирует приступ астмы.