Метаморфозы (СИ)

- Небезызвестно и мне, как трудно человеку, которого обвиняют в убийстве, стоя перед трупами трёх граждан, убедить такое множество народа в своей невиновности, хоть он и говорил правду или сознавался в содеянном. Но если ваша снисходительность уделит мне немного внимания, я докажу вам, что не по собственной вине я рискую сейчас головой, а негодование, объяснимое и возникшее по случайному поводу, навлекло на меня такую ненависть за преступление, которого не совершал.

И так, когда я несколько позже обычного возвращался с ужина и был пьян - да, это и есть моё преступление, которого я не стану отрицать, - у дверей дома, где я остановился у вашего согражданина Милона, вижу разбойников, которые пытаются войти, сбивая двери с петель, вытаскивая засовы и уже сговариваясь между собой, как прикончить жителей этого дома. Один из них, к тому же и на руку проворный, и самый коренастый, других подзадоривает:

- Эй, ребята, нападём на спящих. Прочь из груди медлительность, вялость! Мечи наголо, и пусть гуляет по дому убийство! Кто лежит объятый сном - да погибнет. Кто посмеет противиться - да будет убит. Целыми уйдём, если в доме никто цел не останется.

При виде таких разбойников, сознавая долг гражданина, да и испытывая страх за своих хозяев и за себя, вооружённый мечом, который был у меня с собой на случай подобного рода опасностей, я решил испугать их и обратить в бегство. Но эти злодеи стали сопротивляться, хоть и видели у меня в руках оружие.

Начинается сражение. Тут главарь и вожак шайки набросился на меня и, схватив руками за волосы и закинув мне голову назад, хочет размозжить её камнем. Пока он кричал, чтобы ему дали камень, я пронзаю его, и он падает. Вскоре и второго, который кусался, уцепившись мне за ноги, приканчиваю ударом между лопаток, да и третьему, что ринулся на меня, пронзаю грудь. Таким образом, восстановив спокойствие, защитив дом своих хозяев и общественную безопасность, я не только считал себя не виноватым, но даже полагал, что заслуживаю похвалы со стороны граждан, тем более что меня никогда не касалась даже тень обвинения в преступлении, и у себя на родине я считался честным человеком, ставя совесть выше выгоды. Не могу себе представить, почему расправа, учинённая мной над разбойниками, теперь навлекает на меня это обвинение, хоть никто и не может доказать, что между нами до этого была вражда или что я был знаком с этими разбойниками. Нет речи также о поживе, страстью к которой могло бы объясняться подобное злодеяние.

Я залился слезами и, простирая руки, упрашиваю то тех, то других во имя милосердия. Мне уже начало казаться, что во всех пробудилось сострадание, что все тронуты видом слёз. Я уже призвал в свидетели всевидящие глаза Солнца и Справедливости и течение моего дела собирался предоставить промыслу Бога, как, приподняв голову, я вижу, что толпа надрывается от хохота, и даже мой хозяин Милон хохочет. Тут я подумал: "Вот она, верность! Вот она, совесть! Я стал ради спасения хозяина убийцей, и мне угрожает смертная казнь, а он не только утешения мне не доставляет своим присутствием, но вдобавок над моей бедой хохочет!"

Через середину театра пробегает молодая женщина, закутанная в чёрные одежды, с малюткой на груди, а за ней старая, в лохмотьях, такая же печальная, в слезах, обе потрясают оливковыми ветвями. Встав по обе стороны ложа, где покоятся прикрытые тела убитых, они поднимают плач, причитая.

- Заклинаем милосердием и общим для всех правом на сострадание! Сжальтесь над позорно зарезанными юношами и нашему вдовству, нашему одиночеству дайте утешение в возмездии. Придите, по крайней мере, на помощь этому малютке, с младенческих лет уже обездоленному, и кровь этого разбойника пусть будет искупительной жертвой вашим законам и устоям общественной нравственности!

После этого старейший судья поднялся и обратился к народу:

- Преступления, заслуживающего серьёзного наказания, даже кто его совершил, отрицать не может. Но нам осталась ещё одна, второстепенная забота - отыскать остальных участников такого злодеяния. Ведь невероятно, чтобы один человек мог справиться с тройкой столь крепких молодых людей. Поэтому придётся вырвать истину пыткой. Слуга, сопровождавший его, скрылся, и обстоятельства так сложились, что только виновный, подвергшись допросу, может указать соучастников своего преступления, дабы с корнем был уничтожен страх перед этой шайкой.

Приносят, по греческому обычаю, огонь, колесо и всякого рода плети. Моё уныние удваивается: и умереть-то в неприкосновенности мне не будет дано. А старуха, та, что всем собравшимся своими слезами душу перевернула, говорит:

- Граждане, прежде чем этого разбойника, моих несчастных деток погубителя, к кресту пригвоздите, разрешите открыть тела убитых, чтобы, видя красоту их и молодость, вы, ещё больше проникшись негодованием, проявили бы беспощадность, которой заслуживает это злодеяние.