Метью Шардлейк. Книги 1-6

Я поспешил выйти из кабинета и увидел, как Барак и Скелли уставились на Овертона, а тот стоит с красным лицом и дрожит всем своим длинным телом, глядя на письмо у себя в руке. На полу у своих ног я увидел золотую монету в полсоверена — остальные деньги раскатились по комнате.

— Что случилось? — спросил я.

— Он просто получил письмо, — ответил Джон.

Николас посмотрел на меня, а потом судорожно глотнул и смял в руке письмо. Скелли вышел из-за своего стола и стал ходить по комнате, подбирая разбросанные монеты.

Овертон холодно проговорил:

— Пожалуйста, Джон, оставьте их. Или положите в ящик для пожертвований в церкви. Я их не возьму.

— Николас, — сказал я, — зайди ко мне в кабинет.

Мой ученик немного постоял в нерешительности, но потом медленно пошел за мной странной одеревеневшей походкой. Я указал ему на стул, и он сел. Я занял свое место по другую сторону стола, и юноша посмотрел на меня невидящими глазами. Его лицо, раньше красное, медленно побелело. Он явно пережил потрясение.

— Что случилось? — спросил я его.

Овертон наконец увидел меня и сказал:

— Все кончено. Меня лишили наследства.

Он посмотрел на письмо, которое все еще держал в руке. Его лицо подергивалось, и я подумал, что парень может не совладать с собой, но он сделал глубокий вдох, и его лицо окаменело. Я попытался протянуть руку к письму, но Ник схватил его еще крепче.

— Что случилось? — снова спросил я. — Зачем ты выбросил те монеты?

Мой ученик холодно проговорил:

— Прошу прощения за ту вспышку. Это больше не повторится.

— Николас, — сказал я, — не говори со мной таким тоном. Ты знаешь: я помогу, если смогу.

Лицо юноши опять задергалось.

— Да. Извините. — Он замолчал, глядя в окно на квадрат площади, а потом проговорил, по-прежнему глядя туда: — Я говорил вам, что мои родители угрожали лишить меня наследства в пользу моего кузена, потому что я отказался жениться на женщине, которую не люблю.

— Это трудно сделать.

— Мои отец и мать — упорные люди. Они… они не смогли подчинить меня своей воле и поэтому сделали то, что могут. — На его лице появилась печальная полуулыбка. — Последней соломинкой был поединок. Я вам про это не говорил. — Он повернулся и посмотрел мне в глаза; на его лице смешались свирепость и отчаяние.

— Какой поединок? — удивился я.

Парень издал хриплый смешок:

— Когда мой отец пытался женить меня на этой бедной девушке, хотя ни она, ни я этого не хотели, я совершил ошибку, доверившись жившему рядом другу. Или я думал, что он друг и определенно джентльмен, — Овертон произнес это слово, столь много значившее для него, с неожиданной горечью, — но он был транжирой, и его родители посадили его на скудный паек. И он сказал, что если я не дам ему два соверена, он расскажет моему отцу правду.

— И что ты сделал?

Николас ответил с какой-то унылой гордостью:

— Вызвал негодяя на дуэль, конечно. Мы бились на мечах, и я ранил его в руку. — Он снова сжал письмо. — Лучше б я отрубил ему пол-уха, как у этого мерзавца Стайса! Его родители увидели, что он ранен, и пришли жаловаться моим. Когда они набросились на меня, я сказал, что мы подрались и что я не женюсь. — Овертон глубоко вздохнул и провел рукой по лицу. — И тогда они решили послать меня изучать право и пригрозили лишить наследства. Я не думал, что дело дойдет до этого, но они таки лишили.

— Что говорится в письме? Можно мне посмотреть?

— Нет, — тихо ответил молодой человек. — Но я сохраню его как напоминание, какими могут быть родители. Мой отец назвал меня безответственным и неуправляемым. Дуэль и мой отказ принять их выбор жены, как выразился отец, подорвали их позиции среди соседей. Ни он, ни мать не хотят больше меня видеть. Он послал мне со специальным курьером это письмо и пять фунтов. Говорит, что будет посылать такую же сумму каждый год. — Николас снова замолк, а потом заговорил более решительно: — Думаю, это жестоко и неправильно. — Его лицо стало свирепым. — Кто, по-вашему, сэр, оказался больше всех не прав?

— Они, — без колебания ответил я. — Когда ты впервые рассказал мне про девушку, я тоже подумал, что они, возможно, справятся со своим гневом. Но, похоже, нет.

Я понимал, что Овертону хочется кричать и бушевать, но молодой человек совладал с собой. Он сделал несколько вдохов, и я с облегчением увидел, как к его лицу возвращается цвет.

— Тут вряд ли хватит, чтобы платить вам за обучение, сэр, — уныло сказал он. — Пожалуй, я должен уйти.

— Нет, — ответил я. — Ты уже научился почти достаточно, чтобы зарабатывать на свое содержание.

Юноша посмотрел на меня, и я увидел, что он понял, что это неправда, что он еще учится, и, по крайней мере, какое-то время я буду тратить столько же времени, чтобы обучать и поправлять его, сколько получу пользы от его работы.

— Или, по крайней мере, скоро научишься, если продолжишь трудиться, как трудился в эти последние непростые недели, — улыбнулся я. — Кроме того, ты помог мне в более важных вещах.

— Я не хочу быть обузой! — злобно выкрикнул Овертон. — Отныне я буду все делать сам.

Я грустно улыбнулся: