Позже я пришел к ним на кухню, и мы все вместе, с Броккетами и Тимоти, выпили за их здоровье. Тимоти казался удивленным и даже расстроенным. Как же этот мальчик не любил перемен! Это беспокоило меня. Агнесса играла роль хозяйки, разливала вино, которое для такого случая я попросил ее принести из погреба, и даже Мартин смягчился до такой степени, что поцеловал Джозефину в щеку, хотя, наверное, заметил, как и я, что она при этом вздрогнула. Пока остальные весело болтали, он стоял немного в стороне. Джозефина расплакалась, и молодой Браун прижал ее к себе. Она вытерла глаза и улыбнулась:
— Постараюсь не уподобиться тем женам, которые плачут при всяком волнении.
— Я уверен, ты будешь самой лучшей и послушной женой, — тихо сказал ее жених. — А я постараюсь быть лучшим мужем.
Я улыбнулся. Я знал, что Джозефина — не Тамасин, чей сильный характер требовал равных отношений с мужем, иногда к неодобрению остальных. Моя юная служанка была приучена только подчиняться, и я с грустью подозревал, что любая другая роль показалась бы ей пугающей. Впрочем, у меня было чувство, что она станет хорошей матерью и что это может придать ей сил. Я поднял свой бокал:
— Да будет ваш союз счастливым и благословленным детьми!
Когда все подняли бокалы, Джозефина бросила на меня взгляд, полный счастья и благодарности, и я решил, что в конце концов напишу Гаю.
За мной пришли, как всегда, на рассвете. Я еще спал, но проснулся от громкого стука в дверь. Как был, в ночной рубашке, я встал и вышел из спальни, не испуганный, но разозленный: как смеет кто-то так громко колотить в дверь в столь ранний час? Подойдя к входной двери, я увидел там Мартина — как и я, он был в ночной рубашке и отодвигал засовы.
— Иду, иду! — раздраженно кричал он. — Хватит колотить, вы разбудите весь дом…
Он осекся, открыв дверь и увидев Генри Лича, местного констебля, крепкого сложения мужчину на пятом десятке. Рядом с ним на фоне летнего рассвета вырисовывались двое помощников с дубинами. Когда я спустился, моя злоба сменилась страхом, и колени у меня задрожали. Констебль держал в руке бумагу. Раньше Лич всегда держался с должной почтительностью, кланялся, когда я проходил мимо по улице, но теперь строго нахмурился, поднеся к моим глазам бумагу. Яркая красная печать не была печатью королевы. На сей раз это была печать короля.
— Мастер Шардлейк, — официальным тоном произнес Генри, словно мы были не знакомы.
— В чем дело?
Я смутно заметил у себя за спиной Агнессу и Джозефину, тоже поднятых с постели, а потом из-за угла дома выбежал Тимоти — наверное, он в этот момент ухаживал за лошадьми. Мальчик застыл на месте, когда один из людей констебля бросил на него грозный взгляд. Я набрал в грудь воздуха — чистого свежего воздуха в это ясное летнее утро.
Лич сказал:
— У меня приказ Тайного совета арестовать вас по обвинению в ереси. Вам надлежит предстать перед ними завтра, а до тех пор вы будете содержаться в Тауэре.
Глава 35
Констебль велел мне пойти одеться.
— Меня просили обыскать ваш дом на предмет запрещенных книг. Вот ордер, — добавил он, доставая второй документ.
— У меня нет запрещенных книг, — отозвался я.
— Я должен провести обыск.
Помощник Генри, державший Тимоти, ослабил свой захват, и совершенно неожиданно мальчик выскользнул у него из рук и, подбежав к констеблю, попытался выхватить ордер.
— Нет, нет! Это ложь! Мой хозяин — хороший человек!
Лич поднял документ над головой, так что Тимоти было не достать его, а помощник схватил его за ворот и приподнял над землей. Подросток стал задыхаться, и тот снова опустил его на землю, продолжая крепко держать за локоть.
— Больше не делай этого, парень, а то задушу!
Я посмотрел на остальных моих слуг. Агнесса и Джозефина стояли, вытаращив глаза и ухватившись друг за друга.
— Я думала, охота на людей в этом доме закончилась, — прошептала миссис Броккет.
Мартин безучастно смотрел перед собой.
Лич обратился ко мне:
— Я проведу обыск, пока вы одеваетесь. — Его тон оставался ровным, официальным и осуждающим, хотя я чувствовал, что ему доставляет удовольствие унижать человека моего положения. Он избегал смотреть мне в глаза.
Я впустил его. По крайней мере, на этот счет у меня не было опасений: все недавно запрещенные книги я сжег несколько недель назад, и в доме не было ничего, связанного с поисками «Стенания». Констебль послал одного из своих людей проследить, как я одеваюсь. Когда я застегивал пуговицы и завязывал шнурки, мои пальцы дрожали. Я попытался успокоиться и подумать. Кто это сделал и зачем? Является ли это частью заговора против королевы Екатерины? Когда меня посадили в Тауэр пять лет назад по обвинению в измене, состряпанному Ричардом Ричем, меня выручил архиепископ Кранмер. Сможет ли королева помочь мне теперь? Я надел летнюю робу, приготовленную, как обычно, Мартином с вечера, и шагнул за дверь.
Мои слуги по-прежнему стояли в прихожей — Джозефина обхватила руками плачущего Тимоти, и я инстинктивно обратился к ней, а не к моему стюарду. Я сжал ее руку и сказал: