Меж двух огней

И Вероника резво припустила по проходу, обнажённая, шатающаяся на бегу, как пьяный матрос на палубе в разгар шторма. Не обращая внимания на угрей, что свили гнездо в животе, я бросился следом за ней. Никаких выяснений. Выжить, стучало в черепе. Спастись, вырваться до того, как Веронику усадят обратно, а вместе с ней и меня. Уж запасной стул у них отыщется.

Справа открылась дверь, и в коридор выступили двое мужчин в рясах, поводя лампадками вокруг себя. Я сшиб одного из них с ног, приставил к его горлу кинжал.

— Раздевайся! — заорал я, — Раздевайся, пока не прирезал!

Боги, пусть у меня хватит воли выполнить угрозу, если он откажется подчиниться. Я не смел проявить слабость — не сейчас, когда ставки так высоки.

Вероника оглянулась, остановилась, привалившись к стене. Она тяжело дышала. Боец из неё никакой. Я почти ожидал, что мужчины бросятся на меня, вытащив из складок одежды клинки, и выпотрошат в два счёта.

Тот, кому я угрожал, торопливо распоясался. Его старое лицо побледнело, по нему стекал пот. Монах годился мне в деды — сухой, высокий и смертельно напуганный, он содрогался, и щёки его прочертили дорожки слёз. Да ведь никакой он не угольчатый, не маг — обычный старец, посвятивший жизнь служению богам.

— Ты тоже, — приказал я его товарищу, — И не забудь обувь.

Рубаха старца была Веронике великовата, а уж ряса висела на ней мешком. В стоптанные валенки пришлось набить нижнее бельё бедолаг, чтобы они не спадали. Я ограничился сутаной, забрал одну лампадку и вручил девушке.

— Возвращайтесь в келью, — потребовал я, напустив в голос железа, — И не смейте высовываться из неё, не то…

Я не договорил, ибо лучше всего пугала неопределённость — и потому что не собирался возвращаться, чтобы убить их. Они об этом, впрочем, не думали: мелко закивали, затараторили благодарности за то, что их пощадили. Чуть ли не бросились целовать мне сапоги. Я отогнал их взмахом кинжала. Взвизгнув, монахи отползли — нагие, жалкие, сломанные люди, которых такими сделал я.

Меня охватило презрение к себе, однако оно долго не продержалось. Его сменил первобытный, глубинный ужас. Земля ушла из-под ног. Я проваливался, проваливался в бездонную пропасть, в которой плескалась живая чернота, и чернота эта ненавидела меня. Мир поблек, из света, рождённого факелом, исчезли все краски. От страха я завопил, срывая связки, и упал на колени. Факел покатился по полу, оставляя горящий след.

Всё закончилось за десяток ударов сердца, однако каждое мгновение тянулось как вечность. Я, покачнувшись, поднялся и протянул руку Веронике, которая сидела, обняв ноги, и тряслась.

— Не может, не может, не может….

Я разомкнул губы, но не выдавил из себя ни звука. Девушка заметила меня, секунду моргала, точно припоминая, кто я такой. Схватилась за ладонь и встала.

— Это…

— Да.

Похожие чувства я испытывал, когда её порол Ал. Поблизости — прорыв тьмы.

— Почему мы ещё живы? — прошептала девушка, — Что происходит?

Она опять заскребла ошейник, игнорируя сорванные ногти. Я потянул её за собой.

— Мы выберемся отсюда.

Если бы я испытывал хотя бы десятую часть уверенности, прозвучавшей в моём голосе, то посчитал бы себя храбрейшим человеком в мире. А ведь у меня зуб на зуб не попадал от испуга.

Проходы заполнились людьми. Они бежали наружу, и с ними неслись мы. Потревоженный муравейник погрузился в сумятицу. Вдалеке вопили, словно кого-то раздирали на части. Словно? Смерть бродила поблизости, собирая жатву.

Когда я завидел храм, то едва не рухнул без чувств. Пока жив.

Ни следа Дерека у ворот. Меня это не удивило. Разразившийся в монастыре хаос спутал все карты. Если в его мозгах сохранилась хоть капля сообразительности, он уже далеко от стен, спускается со скал. Я бы на его месте так и поступил.

У двери топтались монахи. Одному я двинул рукоятью кинжала в зубы, другие благоразумно отступили. Пока я возился с засовом, они встали полукругом, бормоча проклятья, за которые их явно не похвалили бы Триединые. Вероника наблюдала за ними, забрав у меня клинок.

Дверь подалась вовремя. Пространство слева от меня исказилось и будто бы свернулось. Встань я туда, меня бы перекрутило, как куклу в стиральной машине.

Мы ломанулись прочь от монастыря, а вдогонку полетели стрелы. Я запетлял, как сумасшедший заяц, прыгая по камням, а они порой лопались позади, стучали в спину щебнем. Неведомый заклинатель отставал всего на миг.

Дыхание давно сбилось, лёгкие сдавило тугим обручем, а в черепе будто звезда взорвалась. Каждый вдох сопровождался болью. Когда я оступился и растянулся на снегу, ноги отказались повиноваться. Тогда я пополз, пока не услышал усталое:

— Хватит. Мы оторвались. На время.

Я с усилием перевернулся на спину, отчего та загорелась болью в десятке мест, и увидел Веронику. Выглядела она, как живой мертвец.

— Стрелять вслед… У лучников нет чести.

Я попробовал улыбнуться ей, однако мышцы плохо слушались. Вышел жутковатый оскал, который я поспешил стереть с лица.