Меж двух огней

На жёстком, лишённом эмоций лице сурово горели глаза. В них плескалась ненависть, до того сильная, что если бы взгляд мог испепелять, Айра тотчас осыпалась бы кучкой праха. Бескровные, тонкие губы разомкнулись, и мужчина, что держал Айру с такой силой, будто хотел раздробить ей кость, произнёс:

— Ты идёшь с нами.

Ослеплённая испугом, который ей внушал этот человек, Айра не сразу разглядела двух других, похожих на него, как братья. На поясе каждого висел меч, однако опасность исходила не от клинков. Колени Айры подкосились. Злосчастная корзина вылетела у неё из пальцев, грохнулась, разбросав одежду, которая вмиг испачкалась. Однако Айра и думать о ней забыла, уставившись на троицу и силясь сказать хоть слово. Изо рта вылетало нечленораздельное мычание.

Старший Благого Трилистника — никем иным эти люди быть не могли — свободной ладонью влепил Айре пощёчину, которая едва не свернула ей шею. Боль, как ни странно, прояснила разум, и Айра почувствовала, как осознание втекает в неё — едкими каплями, растворяющими волю. Первая слеза, вторая… Она поспешно перевела взгляд на снег и пробормотала:

— Да, господин.

Её стиснули по бокам и поволокли вперёд. Старший в тройке шёл последним. Конвой повёл её на главную площадь. Запах горелого мяса усиливался с каждым пройденным шагом. Айру затошнило, то ли от вони, то липредчувствия, где и в какой форме она найдёт свою смерть. Кожу покалывало призрачным огнём. Её бросило в жар и холод, противоречивые чувства раздирали тело. Когда показался костёр, она покрылась испариной.

Горели трупы, множество трупов. Вокруг пламени суетились люди, подбрасывали поленья и тела. Языки огня взмывали выше и выше, отмечая подношения.

Это была не первая деревня неупокоенных, которую очистило Соединённое Войско. И всё же привыкнуть к такому невозможно: мужчины и женщины, старики и дети валялись, сложенные друг на друга, как поленья в поленнице. Пусть дети эти были много старше Айры — и, скорее всего, любого живого на площади, — зрелище её выбило её из себя. Обойтись подобным образом с ребёнком… неупокоенным, но ребёнком… Айра нагнулась, и её вырвало. Она творила разные мерзости, обучаясь у мастера Зохария, однако никогда не опускалась до убийства детей.

— Ведьма горюет по мертвецам. Кто бы мог подумать? — сказал левый угольчатый.

— Души, вырванные из плена тьмы, возвращаются к свету. Да, это ей не по нраву, — поддержал правый.

— Кончайте трепаться, — одёрнул их старший, и остаток дороги они проделали молча.

У самого костра, сцепив за спиной руки, стоял человек в простой шерстяной рясе. При приближении конвоя с Айрой он обернулся, показав ничем не примечательное лицо, какое легко встретить в любой толпе. Мужчина мог посоперничать в серости со своим одеянием; усреднённый представитель рода людского, о встрече с которым забываешь, едва перестаёшь видеть.

Айра его опознала. Любой, служивший во дворце, опознал бы.

— Ваше святейшество, ведьма доставлена, — доложил главный угольчатый и, поколебавшись, добавил:

— Осмелюсь выразить мнение, что любой разговор с ней бесполезен. Она продала душу тьме и спастись может лишь раскаянием и очищением.

Церковники называли публичное сожжение очищением. Кого оно в силах очистить, Айра искренне не понимала и, вероятно, никогда не поймёт. Не успеет.

— Непоправимый скептик, верно, Жезаль? Порой к свету ведёт простая беседа. В человеке всегда есть искра света, и её не погасить ничему. Иначе что толку от очищения? А пока оставьте нас. Я хочу побеседовать с заблудшей дочерью наедине.

Жезаль вскинулся, однако Бельмут, архиканоник изоцельской ветви Триединой церкви, поднял брови, и угольчатый покорно отступил. Его товарищи последовали за ним.

— Прошу, не падай ниц и не начинай рыдать, — бросил Бельмут. Айра с изумлением поймала себя на том, что собиралась поступить именно так: рухнуть к его сапогам и начать умолять о снисхождении.

Церковники, подбрасывавшие топлива в огонь, обходили архиканоника и Айру. Кое-кто бросал взоры, в которых читалось любопытство, но никто не осмелился подобраться ближе.

Айра глубоко вдохнула. Если Бельмут желает видеть собранную собеседницу, а не хнычущую размазню, так тому и быть. Жар, исходивший от костра, наводил смуту в мыслях. От безумного страха её трясло, как в лихорадке, однако она подобралась и добавила в голос всю твёрдость, какую отыскала в тайниках сердца:

— Когда его святейшество узнал?

— О том, что ты отдалась тьме? С того момента, как тобой заинтересовалась Селеста. Или ты об убийстве Фредерика?

Невероятным усилием воли Айра не дала сознанию уплыть в черноту. Почему ей позволили жить? Почему не сожгли возле мастера Зохария?

— Епископ Касимир был озадачен тем, с какой страстью Селеста желала заполучить тебя. Естественно, он приказал провести проверку, во сне, чтобы ты ничего не заподозрила. Её результат… смутил его. Зачем приспешница тьмы выдала другого приспешника? Зачем её захотела выручить принцесса? Он послал письмо мне, — разумный ход с его стороны. Весьма удивительно, если учесть, каков он обычно. Видимо, в тот момент сам Сехт послал ему немного ума.