Меж двух огней

Жизнь и смерть, законы физики, понятия верха и низа — ничто не существовало тут, и моё появление в месте наподобие этого заставляло против желания задуматься. А есть ли я? Живу ли я? И если живу, то не растворюсь ли я в этой не-среде, как только внимание перейдёт на что-то другое? Хотелось бы сказать, что по спине пробежали мурашки, но на фоне всеобъемлющего отрицания бытия начали закрадываться подозрения, что спина — лишь выдумка блуждающего сознания, которая исчезнет, как только я отвлекусь. Концентрация стала единственным спасением. Ловушка пустоты схлопнулась.

Огонёк в руках разросся до шара размером с кулак взрослого. По его поверхности ползали масляные пятна, изредка дававшие грибообразные протуберанцы. Эти протуберанцы отталкивали не-бытие. Внутри шара вились неясные тени. Я почувствовал спасение. Оно вызревало в ладонях. Если вложить в тьму больше себя…

Первобытный ужас охватил всё моё существо. Он не нуждался в логическом обосновании, он отрицал его, он питался им. В шаре присутствовало… нечто. Нечто древнее, нечто неестественное, нечто, чего никогда не поймёт человеческий разум. Это нечто не объяснялось странностями другого мира. Нечто находилось вне рамок любого мира. Темнота вокруг меня была не-бытием. Тьма в руках являлась тем, что было до не-бытия, и тем, что останется после него, явлением и атрибутом, выходившим за границы человеческих представлений о мироустройстве.

В шаре билась частичка невыразимого, невыносимого абсолюта, что принадлежал к тем вещам, понятиям, смыслам, которые оставались непостижимыми даже после падения в пучины безумия. Ибо безумие входило в каталог вещей и порядков, созданный человеческим разумом. Стремление постигать подчиняло и не-бытие, которое было всего лишь изнанкой того, что любой видел, осязал, ощущал. Но это стремление оказывалось беспомощно перед частицей того, что находилось за грагранью постигаемого.

Сойди я с ума, моё положложение не изменилось бы ни на йоту. Неведомые пропасти глубоких видений Отчаячаячаяние затопило меня. Ослепительный хаос непонимания Тело затрястрястрястрястрясло, в глазах застыли слёзы, шорохи на грани слышимости руки загорелись болью отдавало в левом плече дродродрожь — тряска — шторм-м-м судороги боль невероятные формы нарастала плечо тьма ползла чудовищная по рукам захватила плечо плечо плечо плечо плечо плечочочо затылок оно подобралось к голове голова осознать знать ппонпонипонимать~

— Да проснись ты наконец!

Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на полу. Затылок гудел, словно я сполз с дивана головой вниз (вполне вероятно, так и случилось в действительности). Вторичная боль охватывала левое плечо, которое трясла Вероника. Её губы кривились от досады, но в глазах стояло ледяное спокойствие, смешанное с лёгким удивлением.

Ноздри девушки широко раздувались, точно она принюхивалась к чему-то, и в голову закрались нехорошие мысли. Я завозился, незаметно ощупывая себя, не обнаружил ничего порочащего и расслабился. Сон, ещё секунду назад владевший мной, испарился, как туман под полуденным солнцем, оставив кислое послевкусие кошмара на языке. События сна тоже исчезли из памяти. Я не знал, радоваться этому или нет, но долго раздумывать, мне не дали.

— Поднимайся и собирайся. Мы выходим.

— К-куда?

— Сначала на Восточную площадь, а после — из столицы. Не будем злоупотреблять гостеприимством короны.

Я вспомнил, какие события привели к появлению в моей жизни Восточной площади. Вспомнил — и сглотнул.

— А мне туда точно нужно?

В голове не укладывалось, что стоявшую передо мной девушку обрекли на прилюдную порку. Воспитанный в гуманистических традициях человека XXI века, я в глубине души верил, что никогда не столкнусь с подобным варварством, и всё ещё надеялся, что в последний миг обстоятельства обернутся в пользу Вероники. И страх перед её местью не влиял на это чувство: телесные наказания выглядели дикостью для личности, взращённой современной цивилизацией. Я почувствовал себя мерзко, ведь именно по моей вине ей придётся пройти через боль и унижение. И внутренний голос прошептал мне, что, увидь я самолично последствия своих обвинений, тяжесть вины умножится стократно.

Вероника недоумённо посмотрела на меня. Она перестала принюхиваться и пожала плечами.

— Мелочные люди всегда хотят видеть страдания других воочию, особенно если сами подготовили сцену для этого. Раз уж ты решил, что я заслуживаю нерациональной боли, пусть она хотя бы удовлетворит тебя.

Я не собирался подставлять Веронику. Чего я действительно хотел, так это сбежать от рыцарей Владыки. Впрочем, это признание могло вызвать куда больше проблем, чем решить. Вместо этого я спросил:

— Разве бывает рациональная боль?

— Разумеется. К примеру, во время длительного жертвоприношения в ритуале, когда жертву убивают медленно, чтобы напитать освобождающейся энергией начертанную фигуру. Боль в качестве инструмента или сигнала, а не цели — рациональна.