Между

Рушит ярость ребра корабельные

Беспощадно бросает на серые скалы

Слабые смяты свирепою местью,

Сильных скручу я чарами тяжкими…

Море тяжело вздымалось, течение мешало кораблю продвигаться на восток. Бранвен лежала в шатре, натянутом на корме. Ей, воплощению сил земли, было здесь, посреди бескрайних серых волн, так тяжело, как невозможно дышать человеку, поднявшемуся выше вышнего в горы.

Эссилт была спокойна. Привычно занятая рукоделием, она слушала напевы Друста и рассказы его о Корнуолле, знакомясь с этой страной раньше, чем покажется берег.

Бред поборет бесстрашного безумца,

Всесильна власть волшебства,

Необорима ненависть незримая,

Слабостью скручу я силу дерзкого…

Вечер. Душно. Ни облачка на небе, провис бессильно парус. И гребцы едва вздымают весла, словно засыпая на скамьях.

Беспомощная против чар моря, лишилась чувств Бранвен.

Давно не скользит игла в тонких пальцах Эссилт.

Давно замолкли струны арфы под пальцами Друста.

Медленно качается корабль, словно остановленный посреди моря исполинской ладонью.

Не нужны уже и заклятья вам, рыбешки!

Жалкие рыбешки в сети моих чар!

Не отдаст Эссилт свою силу Марху.

Не привезет Друст деву земли в Корнуолл.

– Я пить хочу… Так жарко. И Бранвен спит… Друст, прошу тебя – поищи что-нибудь. Глоток воды, пожалуйста.

…Волна, словно огромная рука, перехлестывает через борт.

И исчезает, не оставив после себя ни капли.

Лишь лежит на палубе запечатанный кувшин.

– Да, госпожа моя. Я нашел, вот. Странно, почему его запечатали. Подожди, госпожа, не пей. Прежде я испробую.

– Что это, Друст?

– Всё в порядке, госпожа. Это чистая вода. Не знаю, кто и зачем оставил этот кувшин на палубе, но вода в нем отличная. Свежая, холодная. Пей, королева моя.

* * *

– Марх, мой Марх! – Ллиан смеялась от наслаждения. Ей никогда не было так хорошо. Да, она не сказала своему Коню главного, но он, казалось, и так всё понял, и любил ее, словно знал – это их последний Бельтан.

Словно пытался наверстать всё упущенное за эти века.

Словно знал: иного Бельтана не будет.

Дитя морехода и морской богини, он был сейчас бушующим прибоем, покрывающим ее, как прилив – прибрежные камни…

* * *

На море был полный штиль, но Друсту и Эссилт казалось, что палуба уходит у них из-под ног.

От колдовского зелья в их душах ярился шторм, и он бросил их в объятия друг друга.

Эссилт обвила шею бритта – и Друст не смог больше сдерживаться. Любовь, всё это время таившаяся в нем, вырвалась – подобно морскому шквалу или огню, охватывающему торфяную хижину.

Он стал целовать Эссилт – губы, лицо, шею… она не противилась, и его ласки становились жарче и настойчивее, а она – она, еще утром казавшаяся недоступнее звезды на небе! – она лишь отвечала сладким стоном, не смея произнести то, что Друст слышал и без слов: «Еще, еще!»

– Моя и только моя! – выдохнул он.

– Да… – чуть слышно отвечала она.

Друст подхватил ее на руки, отнес в шатер.

…Корабль спал, окутанный чарами. Манавидан держал штиль, как охотник держит гончую на поводке – до поры. Отчим Марха посмеивался – очень тихо, чтобы его смех не обернулся бурей.

Сейчас ему буря была не нужна.

Сейчас, когда два юных тела сплетаются в наслаждении первого соития.

* * *

Светало. Ллиан ласкала Марха, а тот щурил глаза в дремотной неге.

Но пора было признаваться.

– Я сказала тебе не всё, Марх.

– Что? – он очнулся в миг и посмотрел на нее совершенно ясным взглядом.

– Нет, не тревожься. Друст действительно плывет и сегодня будет в Корнуолле.

– Тогда что же?

– Он плывет не один. Он… он везет тебе жену. Ту самую, златокудрую.

Король резко сел.

– Правда?

Ллиан улыбнулась.

Марх провел руками по лицу, сбрасывая остатки любовной истомы.

– Ты знала? Знала всё заранее?

Сидхи негромко рассмеялась:

– Если бы я тебе обо всем сказала вчера…

– Да. Да, конечно. Я понимаю.

– Марх, – тихо спросила она, – ты поцелуешь меня на прощание?

– Иди сюда, – хрипло ответил он.

* * *

И над морем – светало.

Небо было безоблачным. И над Ирландией, и над Британией, и надо всем морем небо было безоблачным.

Влюбленные безумцы не сомкнули глаз в эту ночь – самую долгую в их жизни.

Эссилт дрожала, хотя ей не было холодно. Друст прижимал ее к себе и шептал: «Моя. Моя!»

Она ждала. Ждала, что он скажет.

– Надо одеваться, – проговорил он. – Если нас застанут, то убьют.

Она покорно встала, стала разбирать сброшенные вчера одежды.

– А это, – кивнул Друст на окровавленную шкуру, – за борт. Пока никто не увидел.

Кромка мести: Манавидан

Каково это – быть предателем, Друст? Каково это – стать врагом своему отцу, пусть приемному, но всё же?

Каково это – всего за одну ночь взрастить ненависть на месте любви и верности?