Между богами и свободой

На самом же деле Япетонский был низеньким, худощавым и неказистым. Старомодные очки и залысины на висках придавали ему вид безобидный, интеллектуальный и архаичный. Однако эти же очки скрывали проницательный скептический взгляд, а облысевшие виски, кожу которых Япетонский принципиально не хотел уродовать рассадой искусственных волос, — острый и бесстрашный ум. А в узкой, почти тщедушной груди билось львиное сердце титана и богоборца, в чём впоследствии пришлось убедиться беспечным богам, до поры презрительно воротившим нос от незаметного Япетонского.

Неказистая внешность во многом определила характер будущего Прометея. Ещё в нежном возрасте он осознал, что, в отличие от хорошеньких или просто симпатичных сверстников, ему нечего надеяться на бескорыстные знаки внимания со стороны Удачи, Судьбы, воспитательниц садика, школьных учительниц и прочих ветреных и непостоянных дам. Однако он не замкнулся и не стал угрюмо прятаться за стенами комплекса некрасивого ребёнка, а, напротив, научился добиваться сам того, что другим доставалось даром. Получилось не сразу. Вместо того чтобы плакать от отчаяния, он репетировал перед зеркалом спокойную улыбку. Когда хотелось кричать от досады, он сжимал зубы и заставлял себя анализировать причины неудачи. Когда обстоятельства подставляли подножки в двух шагах до вожделенной цели и вместо сияющего кубка победителя в руках оказывалась грязь и мусор и твёрдая земля опять больно лупила по лицу, Япетонский упрямо поднимался и начинал всё сначала. Он определил для себя два главных правила и не отступал от них.

Спустя много лет, занимаясь подготовкой юных бойцов Сопротивления, Япетонский перво-наперво заставлял их учить и понимать эти правила.

— Дети, — тускло и негромко говорил он голосом, напоминающим шелест змеи, выскальзывающей неожиданно из сухих листьев. Слушатели цепенели. — Запомните две вещи. Первое. Вас будут бить. Это больно и страшно. Но к боли и страху можно привыкнуть. Чем раньше вы привыкнете, тем лучше. Жизнь всегда бьёт людей. И люди бьют людей. Тем сильнее, чем больше они отличаются от остальных. Но как бы вас ни били и как бы вы ни падали — в самую грязь и мерзость, в отчаяние, в черноту, — всегда заставляйте себя встать на ноги. Не на колени. Не на четвереньки. На ноги. Потому что только на двух ногах человек может быть человеком. Валяясь в грязи — он червь; на коленях — раб; на четвереньках — зверь; на ногах — человек. Это самое трудное и самое неустойчивое — стоять на ногах. Но только так вы — люди. Это понятно?

Он снимал очки и обводил юных адептов — юношей и девушек от двенадцати до двадцати — нетерпеливым и горячим взглядом фанатика. Контраст между безжизненным голосом и этим взглядом часто пугал тех, кто впервые видел Япетонского. Ещё больше это пугало тех, кто знал его раньше. Потому что огонь, который дремал раньше под доспехами выдержанности и спокойствия прежнего Япетонского, теперь будто сломал преграду и рвался наружу, как лава сквозь трещины в хрупкой коже земной коры. Как дикий опасный зверь, раньше наглухо запертый в клетке, а теперь с трудом удерживаемый тонкой привязью нарочито спокойного голоса. Теперь с Япетонским больше никто не искал дружбы, но ему это уже было и не нужно. Довольно того, что его боялись и уважали.

— Теперь второе. Это правило поможет вам соблюдать первое. Стоять на месте опасно. Болото — засасывает, пропасть манит покачнуться и упасть в неё. На двух ногах — человеком — тяжело стоять на одном месте. Только просветлённым буддийским монахам это удавалось хорошо. Обыкновенному человеку — трудно и опасно. Двигайтесь! Двигайтесь всегда, хотя бы для того, чтобы не потерять равновесие. Если цель далеко, а ваше зрение слабо, чтобы разглядеть её, определите себе промежуточную цель и двигайтесь к ней. Червь наслаждается грязью и не станет выползать из неё; раб боится боли и не поползёт вперёд на коленях; зверь… зверь движется быстрее человека, но беспорядочно, он не умеет видеть цель. Вам не нужно бежать наперегонки со зверем, вам нужно просто двигаться к своей цели. Упрямо и настойчиво, всегда оставаясь на двух ногах. Это понятно?

— Хорошо говоришь, Паша-сан, — хвалил его после занятий Арамата, старый приятель, пожалуй единственный из тех, кто остался по-прежнему близок Япетонскому. Будто не замечал страшных перемен со взглядом, с голосом и опустевшей душой Япетонского. Или, наоборот, замечал лучше других. В жилах Араматы бродил странный коктейль — соединение крови индийских, китайских, русских и японских предков. Когда японская кровь в этой гремучей смеси брала верх, Арамата туго стягивал длинные седые волосы в пучок на затылке, отчего уголки раскосых зелёных глаз ещё больше взлетали к вискам. Как птичьи крылья. Тогда в мягком голосе Араматы иногда проскальзывала сталь, будто лезвие катаны, до поры спрятанное под лохмотьями обнищавшего самурая, вспыхивало на солнце.

— Только ты сам, Паша-сан, сейчас веришь в то, что говоришь?