Между Явью и Навью (СИ)

- Обещаю не смотреть, - Гуро весело фыркает и, пружинисто поднявшись на ноги, демонстративно отворачивается, прислушиваясь к шороху снимаемой с тела ткани, и не шевелясь, пока не услышит тихий плеск воды и едва слышный блаженный стон.

Тогда только подходит, придвинув стул к изголовью ванны, и садится, разглядывая вмиг помолодевшее - точнее, начавшее наконец-то выглядеть на свой возраст - лицо Николая.

- Рассказать вам про девушку эту? Ну, убитую…

- Не надо, - Яков зачерпывает горячую воду и аккуратно льет на макушку Николая, отчего тот смешливо фыркает. - Сам все видел, да и на девицу уже взглянул. Отдохните, лучше. Подумайте о чем-нибудь хорошем.

- Мне здесь нравится, Яков Петрович, - неожиданно признается Николай, и тут же мотает головой, что глупость сморозил. - То есть, нравилось бы, если б не убийства все эти. Красиво здесь.

- Молоды вы, Николай Васильевич. Вам бы, с вашим поэтическим складом, по полям гулять, а не трупы протоколировать, - Яков поднимается, чтобы снять камзол и повесить на спинку стула, и все время, что у него это отнимает, Николай за ним внимательно следит, словно опасается, что Гуро исчезнет.

- Не исчезну, - обещает Яков, вновь садясь и всерьез принимаясь за волосы Николая. Мыло приятно пахнет миндалем, смывая грязь с длинных черных прядей.

Николай почти не дышит, отдаваясь во власть чужим рукам, почти не шевелится, только пальцы судорожно впиваются в край бадьи, выдавая, какое острое удовольствие доставляют ему эти прикосновения.

- Вы, Николай Васильевич, давеча в церкви о чем просили? - словно невзначай спрашивает Яков, убедившись, что его невольный подопечный совсем разомлел в горячей воде, приятном запахе и ласке.

- Не хочу я никаким Тёмным быть, - честно признается Николай и густо краснеет, то ли от признания, то ли от того, что Яков касается пальцами его шеи, погладив.

- Почему? - кончики пальцев буквально покалывает от желания прикоснуться еще раз и откровеннее, нежнее, слаще.

А вслед - губами, укусами и лаской, чтобы метался Николай на постели в томном, тягучем безумии.

- Дурно ведь это, - неуверенно объясняет Гоголь.

- Душа моя, граница между Тьмой и Светом это не то же самое, что граница между добром и злом. Не вводите себя в заблуждение и не мучайте понапрасну.

- Мне ведь все равно никуда от этого не деться, да? - Николай огорченно мотает головой и, нащупав кусок мыла, начинает тщательно стирать с ладоней следы чернил. Въевшаяся в кожу краска отходит плохо.

- Никуда, - подтверждает Яков, легко скользнув пальцами вдоль острого хребта позвоночника, когда Николай выпрямляется, усердно отдраивая руки.

- И от вас никуда не деться, Яков Петрович?

Яков лица его не видит, но почти уверен, что Николай улыбается, тем более, что он замирает, дожидаясь ответа и не уклоняется от замерших между крыльями лопаток пальцев.

- Отчего же. От меня вы всегда вольны, как вы выразились “деться”, Николай Васильевич. Я вас в полон не брал. А что, хотите?

Николай молча мотает головой и краснеют у него даже плечи. Мыло, выскользнув из мокрых рук, падает на дно бадьи, заставляя Гоголя вздрогнуть и отвлечься от каких-то захвативших его мыслей. Яков чуть улыбается, почти догадываясь, что это были за мысли и о чем.

Получасом позже, когда вода вовсе остывает, вымытый до скрипа Николай, торопливо вытеревшись, так же торопливо накидывает на себя ночную рубаху, а Яков, изображая почтение к юношеской скромности, все это время прикрывает глаза и даже не думает подглядывать - зачем? Немного терпения и все это будет его.

- На полу босым не стойте, - ворчливо укоряет Яков, и раньше, чем Николай сообразит, как исправить оплошность - пол-то действительно холодный, вмиг остужает, даром что ли столько воды горячей извел, усаживает Гоголя на постель, становясь напротив, и делая еще полшага вперед, когда Николай без подсказки разводит ноги, подпуская.

Взгляд правда не поднимает, смотрит на пол, сминая простынь в пальцах, нервничает, чего ждать не знает. Однако мягкий румянец на скулах, подрагивающие ресницы и поверхностное сбитое дыхание его выдает - под слоем волнения бурлит, не находя выхода, опасливое, но такое сладостное желание. Яков дает мальчику прижаться щекой к протянутой ладони.

- Не думай ни о чем, душа моя, - советует Яков, заметив, что между бровей вновь залегает хмурая складка. - Посмотри на меня.

Николай слушается почти сразу, почти без раздумий, поднимая на Якова светлые свои глаза, и тянется вверх, к его губам, предлагая и прося.

Яков и не думает отказывать, целует, обняв за затылок, ласкает податливый влажный рот, всем телом ощущая тихие стоны, срывающиеся с мягких губ. Николай очаровывает своей неопытностью, незнанием и совершенно чудесным прилежанием. Целовать Якова напористо, как женщину, не смеет, но отвечает хоть и робко, но хорошо, сладко.

Сноровисто расстегивает чужую рубашку, скользнув ладонями по горячей коже, и выгибается навстречу до тихого стона, замутненно глядя на Якова, когда тот отстраняется.