Между Явью и Навью (СИ)

Думал, значит, над этим, чертенок маленький. Выбирал. Перекатывал мысленно на языке, ждал, когда можно будет вслух произнести. Все это в Якове вызывает самый настоящий восторг, как будто ему не больше тысячи лет, будто не видел он в этой жизни, кажется, уже всего.

Тёмного вот раньше не видел. Такого уж точно.

Николай послушно переворачивается на живот, обнимая подушку и удобно устраивая на ней голову, доверчиво предоставляя Якову полную власть над своим телом.

… заберу тебя в Петербург, вылюблю всего, - думает Яков, мягко сжимая ладонями узкие светлые бедра, еще хранящие следы его прикосновений с ночи.

… и вылюблю, и выучу… - целуя шею, лопатки, походящие на нераспахнутые крылья, поглаживая крепкие маленькие ягодицы.

… сберегу тебя… - скользнув ладонью под дрожащий напряжением живот - приласкать, помочь.

… не отпущу… - одновременно с длинным стоном Коли (“Яша, Яшенька, пожалуйста…”), и белизной застившей глаза от незнакомо-знакомой вспышки чистого, сладостного удовольствия. Несколько сильных движений по инерции, и Николай под ним обмякает, долго выплескиваясь в ладонь.

На несколько минут оба погружаются в тишину, наполненную только прерывистым дыханием и прикосновением губ.

- Послушай меня, - Яков неохотно разрывает тягучий поцелуй. - Коленька, душа моя, я серьезно. О деле.

На этих словах лицо Николая принимает довольно серьезное выражение, насколько возможно в ситуации, когда он обнаженный, еще дрожащий от пережитого удовольствия, лежит под Яковом.

Гуро легко стаскивает с пальца свой перстень с алым камнем и, проследив, чтоб Николай не отвлекся, кладет на подушку.

- Наденешь камнем вниз, чтобы не так приметно. Неудобно - камень большой, но я тебе и не для красоты его оставляю.

- А для чего? - Гоголь косится на перстень с легкой опаской, да и не зря. Таких рубинов под солнечным небом не бывает.

- Для охраны, душа моя. От Всадника не убережет, как и от того, кто его призывает, но с нечистью помельче проблем у тебя не будет, побоятся сунуться. И коли в беду попадешь я узнаю. Понял?

- Понял, - тихонько подтверждает Николай, кивнув и вновь покосившись на перстень.

- А сейчас спи, - Яков мягко касается губами его лба, проследив, чтобы Николай послушно смежил веки. - Я подумаю, что дальше делать.

========== Часть 8 ==========

Николаю события последних нескольких недель, начиная с Петербурга, уже даже перестали казаться его собственным бредом.

Ну не может его голова выдумать таких изощренных перипетий, если бы могла, он не опозорился бы так с этим несчастным Кюхельгартеном. Но одно дело думать, что вчерашней ночью тебе привиделся разговор с твоим погибшим на твоих же глазах наставником (несмотря на то, что Гуро был скорее его начальником, Николаю с самого отъезда из Петербурга нравилось думать о нем именно так, как о наставнике), и уж совсем другое дело крутить в руках его кольцо, вспыхивающее изнутри камня недобрым алым пламенем.

Под одеяло, стыдливо натянутое до самого подбородка, Николай и вовсе боится заглядывать, и без того зная, чувствуя на теле следы бурной, жаркой любви. Одеться надо, а не то Яким решит, что барин совсем дурак в такой холод раздетым спать, но выбираться из-под одеяла, чтобы собственными глазами увидеть отпечатки пальцев на бедрах и темные отметины поцелуев на плечах - стыдно. Усилием воли, однако, Николай себя заставляет это сделать раньше, чем чуть сонный Яким начнет выносить стылую воду, о чем-то попутно спрашивая. Николай совершенно не слышит о чем: поспешив накинуть поверх рубахи камзол, он греет в ладонях странный перстень, дожидаясь, когда Яким уже уйдет.

Ждать приходится недолго, всего несколько минут, однако за это время Николая так сковывает напряжением и холодом, что он едва-едва распрямляет пальцы, чтобы вновь взглянуть на перстень. Кажется, что под его взглядом камень сыто пульсирует, словно человечье сердце, наливаясь алым.

Покачиваясь, Николай поднимается на ноги, чувствуя во всем теле донельзя непривычную, но приятную ломоту.

В мутном зеркале отражается его растерянное лицо с непривычно алыми губами - Гоголь прикасается пальцами к мягкой горячей коже, прикрывая глаза от стрельнувших в голове воспоминаний. На плечах и ключицах и правда россыпь темных отметин, несколько на шее, но немного, можно прикрыть шейным платком. На бедрах - Николай оттягивает штаны с бельем, чтобы глянуть, удостовериться, - отметины поменьше, но крепче. И это только внешнее, а самое непотребное, странное то, что Николай чувствует внутри - непривычно, тянуще, отголосок такой сладости, что можно криком изойти от восторга. Такого не выдумаешь, если ни разу не пробовал на вкус. Тело пробирает долгой сладостной судорогой от нахлынувших воспоминаний такого толка, что щеки заливает багряным стыдливым румянцем, и Гоголь опирается о стену возле зеркала рукой, прикрывая глаза, чтобы отдышаться. За несколько минут ему удается привести в порядок дыхание - но не мысли, - а потом и это достижение идет прахом, потому что над ухом раздается голос, доносящийся словно с обратной стороны зеркала.