Между Явью и Навью (СИ)

- Ну ничего, - не очень успокоенно тянет Вакула. - Государев человек же. Не тронут.

Николай только в это мгновение осознает, к чему все эти вакулины недомолвки, и оглядывается, чтобы глянуть на деревню, в которой его предположительно не тронут только потому, что он “государев человек”.

Однако вместо ставшего за последние недели привычным унылого деревенского пейзажа, Николай встречается взглядом с Лизанькой Данишевской, глядящей на него сверху вниз и поглаживающей серого в яблоках коня по холке.

- А вы что такой испуганный, Николай Васильевич? - мягко интересуется Лиза. - Добрый день, Вакула.

- Я… я нет, ничего. Не испуганный, - Гоголь мотает головой, отгоняя все дурные мысли, которым не место рядом с этим ангельским созданием, пока кузнец басит приветствие, - Здравствуйте, Лиза. По какому-то делу?

- По вашу душу, - смеется девушка, и невинная, в общем-то, шутка, заставляет Николая невольно вздрогнуть, чудом удается не измениться в лице. - На обед вас хотела пригласить, Николай Васильевич. Нам с Алешенькой очень ваше общество нравится, а вы давно не заглядывали к нам. Хотя я слышала, здесь у вас дел немало. Выкроите для нас время?

- Конечно, Лизанька, - Николай чувствует такой душевный подъем рядом с ней, что даже находит в себе силы искренне улыбнуться и даже расправить плечи. Правда где-то за этим душевным подъемом таится смутное, не им самим придуманное, словно чужое беспокойство. Николай поспорить готов на свою шевелюру, что кольцо на его пальце теплеет больше возможного.

- Тогда ждем вас к обеду. Мы с Алешенькой будем очень рады, Николай Васильевич.

Николай все продолжает улыбаться, пока статный конь неторопливо разворачивается, и пока Лизанька едет по дороге, красивая, словно небожительница. Бывают разве такие прелестные создания на земле?

… именно, что не бывает, Коля, - скептично, голосом то ли Оксаны, то ли матери и интонациями, однозначно узнаваемыми, Якова Гуро, нашептывает внутренний голос. - …ты ж приглядись, не бывает таких. Учили же тебя.

Чему во сне учили, то не считается, - хотел бы Николай ответить самому себе, но это как-то странно. Да и не до того, потому что всего на мгновение картинка перед его взором меняется, словно страницу книги перелистнули туда-обратно.

И там, на следующей, нижней странице, пейзаж все тот же, только солнце не горит, а вместо него, на другой стороне неба ровно, тускло, демонстрируя темные пятна светит огромная полная луна.

И домов да прочих построек не видать, какое-то зыбкое марево вместо них, Николаю уже знакомое, ходил с Гуро сквозь такие.

Дорога только совсем безобразная, словно только что дождем политая, конь идет по ней медленно, еле вынимая копыта из вязкой, с багровым оттенком, грязи.

А конь тощий, как со скотобойни - резкие, угловатые рельефы костей обтянуты блестящей белой шкурой, придающей ему сходство с искусно вырезанной из кости статуэткой, с поправкой на то, что автор не собирался преподнести миру нечто красивое, напротив. Он очень успешно сотворил нечто, вызывающее смутное отвращение с одного только взгляда.

Только Лиза ничуть не изменилась, Николай видит её так отчетливо, словно она и не уезжала никуда или словно у него имелась складная подзорная труба. Такая же нежная розовая кожа, лучистые серые глаза, мягкие золотистые волосы, распущенные по плечам шелковистыми волнами.

Она смотрится нелепо и гротескно в этом серебристо-черном мире, наполненном всеми полутонами темноты. Только её наряд - роскошное жемчужно-серое платье гармонирует с остальным миром, до оторопи ужасая Николая видом сочащейся сквозь дорогую ткань крови.

Буро-черные потеки расползаются неровными пятнами по подолу, образуя узор, который Гоголь поначалу принял за затейливый рисунок.

- Вот с этим я вам, Николай Василич, и говорил повременить, - Николай резко хватает губами воздух, чувствуя, как Вакула сильной рукой встряхивает его за плечо, едва не вывихнув. Но боль идет на пользу, отрезвляет. Николай бросает еще один взгляд на дорогу, но на ней уже никого нет.

- Я ж говорю - не специально, - Гоголь благодарно улыбается, потерянно глядя в строгое, но по хорошему обеспокоенное лицо кузнеца.

- Видели что-то? - уточняет Вакула, невесть откуда достав кружку с ледяной водой, отрезвившей Николая похлеще оплеухи.

- Да так, дурость какую-то, - уклончиво отвечает тот, снова глянув в сторону дороги.

Как пить дать дурость. Хоть книги начинай писать про это всё - хуже уже не будет.

- Поедете? К Данишевским-то? - гудит Вакула задумчиво и неодобрительно.

Николая словно вспыхнувшим порохом обжигает изнутри - воспоминаниями о Якове (“Яша, Яшенька, пожалуйста…”), о науке его, как на мир смотреть с другой стороны, о Всаднике, который чудом не настиг Николая взглядом, и снова о теплоте и страсти чужих сильных рук - так вдруг захотелось снова их почувствовать, что хоть волком вой.

- Поеду, Вакула. Не из забавы, по делу… - Николай оборачивается в сторону особняка, рассматривает с мгновение блестящие золотом на солнце стекла и предупреждает: