Между Явью и Навью (СИ)

Николай, смутившись, отводит взгляд, когда она садится рядом, и чересчур внимательно рассматривает четыре больших зеркала в тяжелых резных рамах, закрепленных на стеллажах друг напротив друга, накрест. Николаю кажется, что если встать на ноги и взглянуть в одно из них, непременно станет дурно.

- Жаль, что люди интересные редко сюда заезжают, - продолжает Лиза, проследив за взглядом Николая. - А это Алешенька придумал, он знаете какой выдумщик… Показать, для чего?

Лукавство в её взгляде пьянит еще сильнее вина, дышать становится затруднительно, но шейный платок Николай не снимает, помнит, что под ним.

Мысли о Якове немного, совсем чуть-чуть отрезвляют.

- Покажите, конечно, - соглашается Николай, и Лиза легко вскакивает на ноги, протягивая ему хрупкую ладонь.

- Поднимайтесь, Николай, - просит она, не переставая улыбаться, а заполучив его ладонь в свою как-то вскользь оглаживает, невинно, но так… так многообещающе. - Хороший вы человек, Николай Васильевич. Не только интересный, но и хороший. Талантливый. Я очень рада, что судьба нас с вами свела.

- И я рад, - Николай снова тушуется от комплиментов, избегая смотреть по сторонам в зеркала. Лиза берет его за вторую руку, оглаживая точно так же, но столкнувшись кончиками пальцев с кольцом, отдергивает руку, чуть вздрогнув, словно от неожиданности или внезапного укола. Николай это замечает как-то отстраненно - от Лизы пахнет вином и цветами, и она так близко, такая настоящая, теплая, живая. Хорошая. Не до каких-то мимолетных странностей, ей богу.

- Перстень у вас какой… интересный, - произносит Лиза, разворачивая ладонь Николая, чтобы взглянуть на темно красный камень.

- Подарок, - тихо отвечает Гоголь, взглянув на свою руку так, словно впервые видел и её, и перстень. Совсем нет желания отрываться от созерцания тонкой лебединой шейки, скромно и притягательно украшенной ниткой ровных жемчужин, но Николай все же считает нужным пояснить:

- От наст… начальника… погибшего. Наследство.

- Ценил вас ваш начальник, - задумчиво произносит Лиза, глянув на Николая. - А как же вас - такого - не ценить?

Николай чувствует себя странно. Словно под толстым слоем спокойствия и умиротворения с налетом совершенно греховного, но отчетливого вожделения, что-то пытается пробиться к нему, проорать о своем паническом страхе, об опасности, притаившейся то ли в темной круглой зале, то ли в четырех зеркалах, то ли в светлых, ясных глазах Лизаньки Данишевской.

Ну какая-тут может быть опасность, Николай Васильевич?

Почему-то кажется, что слова эти Лиза произнесла, хотя она ни на мгновение не размыкала губ. Тревога совершенно неясного толка сдавливает грудь, да так, что руки пробирает мелким тремором.

- Так… зачем зеркала? - сглотнув, Николай все-таки оглядывается, сообразив, что это было большой ошибкой. В голове мгновенно смешиваются десятки отражений его и Лизы, рядом, так близко, что это даже неприлично. И почему-то кажется, что некоторые отражения, те, которые дальше, мельче, ведут себя совсем не соотносясь с движениями самого Николая.

Лиза делает еще один крохотный шажок вперед, и Гоголь вновь бросает взгляд на зеркало, чтобы не столкнуться с ней взглядом. Сбежать хочется, но тело не желает слушаться, да и разум настаивает, что не происходит ничего дурного или странного.

Все в порядке, - подсказывает внутренний голос совсем незнакомыми интонациями.

Лиза так же мягко, как и обычно улыбается, прикасаясь пальцами к щеке Гоголя, пока он пораженно замерев смотрит, как в глубине зеркала, за чередой замерших, как и он сам, отражений, самое последнее бесстыдно задирает подол светлого лизиного платья, и прижимает её спиной к зеркалу, приподнимая и яростно целуя. Не зная, куда деть взгляд, Николай отворачивается, чувствуя и лицезрея, как на щеках вспыхивает румянец, когда он упирается взглядом во второе зеркало.

Лизанькина рука все еще гладит его щеку, а сама она словно ждет, когда Николай смирится с происходящим. В зеркале по правую руку два тесно переплетенных тела плавно, в едином ритме двигаются на полу в ворохе небрежно скинутой одежды. Лиза сладостно выгибается под ним, скрещивая на пояснице свои точеные ножки, и стонет от его движений так, что зеркало изнутри дрожит.

Николай думает, что и он этой ночью так же податливо гнулся в сильных руках, так же восторженно распахивал губы, так же бесстыдно раздвигал ноги для Якова.

(“Яша, Яшенька, пожалуйста…”)

Обжигает возбуждением совсем иного толка.

Николай почти даже не удивляется, когда в зеркале по левую руку видит Алексея.

Худощавый, высокий, гибкий, он прижимается грудью к спине, уверенно гладит, ласкает, целует, а Лиза, перекинув густую копну золотых волос через плечо, опускается перед ним на колени, положив узкие свои ладошки Николаю на бедра.

Непорядок, - думает что-то глубоко внутри, под дурманом и возбуждением, что-то, у чего интонации Гуро. - Непорядок, Николай. Уж мы-то знаем, что у вас все бедра в синяках от чужих пальцев.

В зеркале на теле ни одной отметины, и отчего-то этот факт выводит из транса лучше, чем сама невероятность всего происходящего.