Между Явью и Навью (СИ)

- Тихо-тихо, не частите, - Гуро тихонько стучит тростью по полу. - Вы меня простите, душа моя, но я опасаюсь, что вы от усталости или от напряжения на ту сторону шагнете, уже вон как на рога мои таращитесь, не надоело?

Николай смущается, потому что правда таращился - красивые, прикоснуться хочется, и вопреки всякому здравому смыслу Якову идут.

- Простите, Яков Петрович, - Николай упирается взглядом в пол, пережидая, пока схлынет румянец.

- Налюбуетесь еще, Коленька. Как только уберемся с этой проклятущей деревни.

Так просто и естественно у него получается это “Коленька”, что сразу на душе становится спокойнее, словно если и есть в мире что-то надежное, то это столичный следователь, бес по происхождению, Яков Петрович Гуро, произносящий этим своим бархатным голосом, чуть растягивая гласные, “Коленька”. Николай улыбается и своим мыслям, неуместным во всем этом беспорядке и аду, но все равно мелькнувшим, и Якову, словно убеждая, что ни на какую “другую сторону” он не собирается.

- Расскажете? И Лиза здесь при чем? Не ведьма же она?

- Не ведьма, Коля, совсем не ведьма. Живая она, человек самый что ни на есть настоящий, даже поболе чем вы, вы-то Тёмный. Лет только ей много. Сотня, две, не знаю. По ведьме-то нетрудно определить, а по живой, да нестареющей девице как?

Николай пожимает плечами, потому что действительно не имеет понятия, как. И вообще, как все это может происходить.

- Никак, - подводит итог Яков. Видно, что он еще в глубокой задумчивости, и Николай терпеливо ждет, отрицательно мотнув головой в ответ на вопрос Якима, поинтересовавшегося, собирать ли ужин.

- Что ж вы от ужина-то отказываетесь? - возмущается Яков, вынырнув из своих мыслей. - Впрочем, ладно, можно и отложить, хотя я подустал уже яблоки одни грызть, все некогда да некогда поужинать нормально, да и негде. Ладно, забудьте, Коля, - останавливает жестом собравшегося вернуть Якима Николая, и продолжает:

- А обескровливать девиц нужно, чтобы душу без остатка за собой увести. Ни в Ад, ни в Рай она не попадает, и здесь, в Нави тоже не остается. Все сильное колдовство, Николай, оно на крови строится, да на чужой душе, коли умение есть. Кладбище вон возле Диканьки пустое стоит, сами же видели - ни одной мертвой души, только упыри, да прочие вековечные твари из грязи и тьмы.

- Я думал так и надо, - признается Николай, невольно вздрогнув от воспоминаний. - Что всегда так… Хорошие люди-то редко здесь… как вы сказали, в Нави?.. остаются.

- Редко, Коленька, но вот так старое кладбище, да еще и со свежими покойниками, выглядеть не должно. Пустое оно. Кому положено - разошлись, кто вверх, кто вниз, а кому не положено… Вы мне имена девиц-то выписали из документов, помните?

- Помню, - возня с бумагами в тот вечер сейчас кажется Николаю самым нормальным, самым спокойным и хорошим воспоминанием, несмотря даже на то, что устал он тогда смертельно и от однообразной скучной работы, и от неверного света свечки, так и норовящей свалиться на бумаги.

- По всем признакам девки все эти должны скорбно шествовать по кладбищу и, завывая, караулить своего убийцу. Как и новенькие наши, уж в этом я, поверьте, разбираюсь.

- Так зачем колдуну души эти? Сил набираться? - ответ, плавающий на самой поверхности Николай упрямо игнорирует. Яков смотрит с жалостью, понимая это так же ясно, как сам Гоголь.

- Ну скажите уже что-нибудь, Яков Петрович, - обреченно просит Николай. Яков все-таки сжаливается, отвечает.

- Супругу свою он этой кровью и этими несчастными душами поддерживает в вечно юном возрасте и здравом рассудке. Любовь, Николенька, она может принимать самые изысканные и самые чудовищные формы одновременно. Я как следователь скажу, что это непотребно в высшей степени, а как бес добавлю, что выкладывать за одну душу десятки других, да еще и таким способом - нельзя, баланс нарушает. Мир и так довольно хрупок.

В сказанное бесом сейчас поверить даже сложнее, чем во все, что происходило ранее. Вся эта жуткая, невозможная правда никак не желает умещаться в голове, и от того будто все мысли и и чувства подергиваются изморозью.

- Не ошибаетесь, Яков Петрович? - Николай удивляется звучанию собственного голоса - просевшего, вмиг охрипшего, но даже делает как-то отстраненно, жадно ловит каждое слово, каждую интонацию Гуро, надеясь, что уловит в его ответе хоть толику сомнения.

Но Яков в своих словах уверен. И Гоголь уверяется в них, вспомнив злополучный флакон, увиденный в первое знакомство.

Как Лиза побледнела лишь больше при взгляде на лекарство, как Алексей убеждал её мягко, но настойчиво.

Потом это позабылось, хоть и показалось странным - то что происходило далее вообще не укладывалось ни в какие рамки. А сейчас Николай рассказывает об этом Якову Петровичу, с одной стороны ясно понимая, что убеждает беса в правильности его выводов, а с другой - ничего не умея с собой поделать. Хоть и не хочется рассказывать, а правды укрывать, расследованию препятствовать нельзя.