Между львом и лилией

– Тут ты прав, Кузьма. Что с бою взято – то свято. Это ещё в старинном казачьем законе было записано. Конечно, что-то отдадим индейцам, что-то реализуем… То есть, продадим, – поправился Хас, увидев недоумение в глазах Кузьмы, – насколько нам хватит денег – не знаю. Мы пока плохо знаем ваши цены. Но есть у меня одна мысль – взять подряд у французов на уменьшение количества англичан в этой местности. Поголовье уменьшим, деньги получим. Женщин и детей, а также фермеров, убивать не будем, в худшем случае, попросим переселиться обратно на восток. А вот людей вооруженных… Всем от этого будет только лучше.

Кузьма хотел было ответить Хасу, но кто-то за стенами избы заорал диким голосом. Хозяин встрепенулся, хотел встать, но неудачно задел поломанными ребрами за угол стола. Он охнул, скривился от боли, и плюхнулся на лавку. Василиса, выскочившая из избы, вскоре вернулась назад и сказала что-то по-индейски отцу. Тот кивнул головой, и обратился к своим гостям:

– Это индейцы пленников английских мучают. Сколько уже лет живу среди краснокожих, а все никак не могу привыкнуть. Просто не смотрю, и все. Хотя это было больше у людей кремня, у сасквеханноков такое в первый раз на моей памяти.

– Ну это же не ты их научил, – криво усмехнулся Хас. – Тем более, что мучают они не агнцев непорочных… если бы все по-другому сложилось бы, ещё неизвестно, кто бы на столбе висел, а кто бы под ним костёр разжигал… Как говорится в книге пророка Осии, глава восьмая, стих седьмой: «Посеявший ветер, пожнёт бурю». Кузьма, давай сделаем перерыв. Мы тут выйдем, покурим. А то все равно толком не поговорить – вон как болезный орет, надрывается…

* * *

12 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.

Джонатан Оделл, военный хирург и натуралист.

Деревня сасквеханноков находилась на склоне небольшого холма и представляла из себя пространство яйцевидной формы, окруженное частоколом. Внутри располагались четыре длинных дома, покрытые древесной корой, несколько построек пониже, вероятно, складских либо хозяйственных помещений, и два небольших домика такой же постройки неизвестного предназначения. Напротив стояли два бревенчатых строения с печными трубами – вероятно, именно здесь жил тот странный белый индеец – а вдоль частокола располагались грядки. Имелись также две калитки с противоположных сторон деревни, ведущие наружу. А в центре было пустое пространство с четырьмя столбами неизвестного мне назначения. Между ними горел костер, а вокруг сидели на земле десятки индейцев – спереди, как ни странно, женщины, за ними – мужчины и дети. А рядом стояло несколько сасквеханноков в головных уборах; то ли вожди, то ли шаманы, подумал я.

Я решился попробовать поговорить с ними о Томе Вильсоне. Но пожилой индеец, к которому я обратился, посмотрев на меня, процедил что-то типа «но инглич» и показал на молодого соплеменника с обезображенным оспой лицом, стоявшего позади группы. Тот подошел ко мне и сказал:

– Говорить, белый!

Но только я попытался более понятно сформулировать фразу, как послышались приветственные вопли индейцев. Я обернулся; из одной из отдельно стоящих хижин вывели Скрэнтона, Гранта и бедного Тома. К ним подошла группа женщин и начала срывать с них одежду; Грант и Скрэнтон кричали и сопротивлялись, как могли, а Том с сардонической улыбкой сделал индианкам знак, и сам разделся догола, аккуратно сложив все в стопочку. После этого, индейские воины привязали всех троих к столбам и отошли в сторону, а дамы, ведомые женщиной постарше в расшитом бисером кожаном костюме, обступили трех обнаженных мужчин. Главная из них взяла длинную палку и сунула заостренный конец в костер; ее примеру последовали и несколько других.

– Что они делают? – испуганно спросил я у моего собеседника.

– Это враг, белый. Ты не враг, они враг.

– Но они же люди!

– Да, они люди, который убить индейцы. Много индейцы. Наши братья. Поэтому они умереть.

– Но не так же жестоко!

– А что значить жестоко?

– Плохо.

– Они плохо жить, умереть тоже плохо, – и индеец отвернулся, дав мне понять, что разговор закончен. Но я еще попробовал промямлить:

– Но Вильсон, тот, третий, никого не убивал.

– Он вместе с ними. Они убить индейцы в деревня Сероскваке. Много индейцы. Все индейцы. Он умереть. Ты уходить, белый человек. Или ты тоже хотеть туда? Есть место – и он показал на четвертый столб.

Я отвернулся, с трудом давя набегающие слезы; плакать мне хотелось, наверное, в первый раз после того, как я расстался с детством. Вот тебе и «благородные дикари»!

Неожиданно, кто-то взял меня за плечи. Я повернул голову и увидел одного из тех самых странных «черно-зеленых» воинов. Он посмотрел на меня и сказал: