Между львом и лилией

Седовласая женщина, заправлявшая пытками, странно посмотрела на меня, и я подумал, что где-то я ее уже видел; это для тех, кто с индейцами незнаком, они все на одно лицо, а на самом деле различия даже среди одного племени весьма и весьма существенные. Дама, похоже, была ранее красивой, но старость, возможно, преждевременная, и крупные оспины на лице превратили ее в страшную мегеру. Тем временем, Скрэнтон перестал дергаться и поник на своих ремнях; его отвязали, и один из воинов, подойдя поближе, снял с него скальп, после чего – похоже, на всякий случай – перерезал ему глотку и пнул его ногой, прежде чем вернуться в круг зрителей.

Следующим был Грант. Этот оказался более стойким, но и он орал благим матом, пока его резали, жгли, а потом с живого сняли скальп, и, наконец, разожгли у его ног костер. Да, подумал я, не повезло им – ведь местные индейцы не только узнали, что мы пришли по их души, и про то, что наш отряд уже вырезал безымянную индейскую деревню, но еще и оказалось, что именно Скрэнтон с компанией полтора года назад принесли одеяла, зараженные оспой. Меня тоже странные белые спросили, участвовал ли я во всех этих событиях; я им честно сказал, что в прошлом году меня не было, а вот в этом, увы, я стоял в дозоре во время той резни, и потом помогал избавиться от трупов и поджечь то, что оставалось от деревни. Поэтому, в отличие от Оделла, меня точно так же передали сасквеханнокам для расправы.

Я, конечно, мог бы напирать на то, что я, мол, никого не убивал, и вообще сбоку припеку. Но, как меня учила моя любимая бабушка Мейбел, урожденная Вильсон, “никогда не оправдывайся, и никогда не кланяйся никому, кроме Господа – а если ты виноват, то терпи наказание с гордо поднятой головой.” Тем более, что я мог уйти еще тогда, после той деревни под Монокаси, но не ушел же…

Жалел я только об одном – я больше никогда не увижу Дженни. Мне разрешили еще разок поговорить с Оделлом, и передать ему мои скромные пожитки. Я показал Оделлу самое большое мое сокровище – записи в тех двух тетрадях. Рассказав ему про страницы, посвященные Дженни, я попросил Джонни после моей смерти вырвать их и сжечь, не разглядывая их. Тот клятвенно мне это пообещал, и сказал, что будет молить индейцев и этих белых, чтобы меня помиловали – я же приказал ему этого не делать и дать мне достойно уйти к Господу. На что тот встал на колени и начал возносить молитву “за раба Божьего Томаса”. Хотя потом, когда нас привязывали к столбам, мне показалось, что я услышал краем уха, как голос Оделла умолял индейцев меня пощадить.

После Гранта, та самая горгона и ее подручные переключились на меня. Сначала мне прижгли тело в нескольких местах; я же, памятуя, что у них полагалось был стойким перед лицом смерти, напустил на лицо сардоническую мину и начал декламировать монолог принца Гамлета из бессмертной трагедии господина Шекспира. “Быть, или не быть – вот в чем вопрос…”; когда-то мы с друзьями поставили эту пьесу в колледже, и мне довелось тогда сыграть главную роль. Я пытался держать голос ровным и тогда, когда острая палка с красным раскаленным концом приблизилась к моему причинному месту. И тут вдруг выбежал подросток и закричал:

– Мама, что ты делаешь? Это же тот самый белый, который три года назад вылечил мою ногу!

Мегера вздрогнула и опустила палку, а я вспомнил – действительно, именно она была женой вождя в одной из деревень у Сасквеханны, и матерью этого мальчика. Но какая же она была тогда красивая, и во что ее превратила тяжелая судьба…

* * *

15 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.

Кузьма Новиков, он же Ононтио, радушный хозяин.

И вот они снова сидят за столом: Кузьма Новиков, человек из XVIII века, волею судьбы занесенный в Северную Америку, а рядом с ним Хасим, Леонид и Рустам – «вежливые люди», из XXI века невесть как попавшие на территорию, где вот-вот вспыхнет война между англичанами и французами. И разговор у них шел без преувеличения судьбоносный. А именно – как жить дальше.

Кузьма все еще никак не мог привыкнуть к тому факту, что имеет дело с людьми, пришедшими из будущего. Впрочем, он философски рассудил, что случилось Чудо, которое могло произойти лишь по воле Господней. Почему он так решил? Просто острый глаз Кузьмы заметил крестик на груди одного из пришельцев, причем, крестик православный. Из увиденного Кузьма сделал вывод – Нечистый здесь ни при чём. Ведь не будут же ему служить люди, носящие крест и верящие в Спасителя! К тому же Хас совсем недавно цитировал Библию. Продавший душу дьяволу так бы никогда не поступил.

Кузьма разлил остатки виски в кружки, и мужчины выпили – на сей раз за то, чтобы все, что они задумали, получилось. Потом наступила тишина. Мужчины неторопливо закусывали, а Василиса, которой отец, видимо, успел сообщить о том, кто эти странные люди и откуда они пришли, не сводила глаз с гостей.