Между роботом и обезьяной. Искусство найти в себе человека

В психологическом аспекте отвращение проявляется в двух ситуациях. Первая – контакт с чем-то неприемлемым для нас на ценностном уровне. Бывает, почитаешь какой-нибудь чатик или форум – и как будто помоями облили, настолько отвратительна лично для нас может быть манера общения. Отвратительными могут быть порядки в какой-то организации, личностные качества человека. Вторая ситуация – это отвращение как реакция на чрезмерность чего-либо, с чем мы уже вступили в контакт. Вот съели кусочек тортика – красота. Но если вы по какой-либо странной причине впихиваете в себя пятый кусок – это может быть уже просто тошнотворно. В отношениях мы можем говорить про приторную слащавость, пафосность, удушливую заботу и так далее – все, что становится чрезмерным, вызывает отвращение. Ну, и обильные уменьшительно-ласкательные: «селедочка, водочка, картошечка, винишечко» – у меня лично часто появляется отвращение, когда какой-то человек очень часто использует эти «-очка» или «-ечка». Легкой формой отвращения (как смущение или стеснение для стыда) является неприятие, ты тогда говорим «мне неприятно, когда ты…». Как на физиологическому уровне, например, бывают неприятные, а бывают – отвратительные запахи или звуки, так и в отношениях людей – неприятные и отвратительные моменты, и иногда это – одно и то же, отличающееся только длительностью контакта. Я хорошо помню одну археологическую экспедицию, где вследствие неверного распределения продуктов в отряде из еды на целую неделю осталась одна только гречка. Мы, разумеется, ее ели (а куда деваться?), но постепенно она из разряда «почему бы и нет» перекочевала к стойкому отвращению и неприятию, которое длилось несколько лет.

Казалось бы, зачем тогда подавлять отвращение? Дело в том, что если человек имеет возможность выбирать, с чем контактировать, а с чем нет, то он становится автономным в общении с другими людьми. А как быть, если, например, ваша функция в отношениях – регулировать не свои, а чужие переживания? Например, наготовила бабушка миллион (ну, почти) пирогов, и ощущение себя как любимой у нее возможно только в ситуации, когда внучата съели все эти пироги. И начинается настоящее пищевое насилие. Это насилие вообще крайне разнообразно, но сводится к тому, что мы обязаны есть то, что считают правильным другие, потому что это или «полезно», или порадует этих других. Или контроль за личностью, который оборачивается в заботу и беспокойство о безопасности: «ты где была… я за тебя беспокоюсь, нигде не оставайся… всегда будем рядом и вместе» – при таких условиях спокойствие одного человека обеспечивается подчинением другого. А отвергать нельзя – другому плохо от этого, поэтому ешь-принимай ВСЕ, что тебе предлагают. Какое-то количество тепла от партнера нам может быть приятно, но у каждого из нас есть внутренняя граница, за которой теплое внимание превращается в навязчивую липкость. Если отвращение не распознается, мы путаем одно со вторым, и становится непонятным: «Он же ко мне со всем теплом и нежностью, почему же я отталкиваю его?» В какой-то момент отвращение как переживание вообще может исчезнуть из спектра чувств человека, сменившись непонятным и едва ощутимым «дискомфортом», который нередко сопровождается чувством вины за него. Так и получается, что возвращение способности испытывать такое «неправильное» чувство, как отвращение (которое очень ярко проявляется телесно), – это часть возвращения контакта с самим собой и способности отвергать.

Психологическое отвращение теснейшим образом связано с нашими ценностями и стереотипами, поэтому объекты у него у разных людей отличаются. И сигнал отвращения – «это абсолютно несовместимо с тобой, уходи, не прикасайся», – как и все эмоциональные сигналы, глубоко субъективен. Он может меняться со временем в процессе переоценки наших собственных представлений и ценностей, и это совершенно естественно.

Презрение