Между роботом и обезьяной. Искусство найти в себе человека

Иногда близким или нам самим повод для «расстройства» кажется незначительным, и в качестве попытки утешения выступает обесценивание. «Это же мелочь», «мы тебе другую вещь купим», «да ладно тебе из-за какой-то ерунды расстраиваться». Но мы же помним, что одна из функций эмоций – сигнальная. И если мы из-за чего-то сильно расстраиваемся, то это значит, что в данный момент то, из-за чего мы грустим, для нас имеет большую ценность. А любая ценность – субъективна. И если мальчик в детском саду плачет из-за того, что девочка из его группы не захотела с ним играть – он переживает это горе совершенно искренне, и оно не отличается от переживания взрослого, столкнувшегося с отвержением. Масштаб, может быть, и не тот, а эмоции те же.

Отвержение и отверженность

Вот мы и подошли к одному из самых тяжелых для переживания состояний, которое можно принять только через горевание, – отверженности. В ситуации с отвержением мы будем оплакивать не смерть, а утрату своей надежды на связь с желанным человеком, и это очень болезненно. «Я боюсь отвержения» – это одно из самых частых признаний людей, когда речь заходит о сложностях в контактах. В этой части я хочу поподробнее остановиться на проживании отвержения.

По сути своей отвержение – это тотальный отказ от контакта с человеком на основании неприятия его самого, его личности (вследствие несовместимости). Если обычный отказ – это когда я не хочу пить с тобой чай потому, что не хочу пить чай, то отвержение – это когда не хочу пить с тобой чай потому, что не хочу быть с тобой. А вот с Васей/Олей чай – с удовольствием.

Отвержение кажется (или даже является) непереносимым тогда, когда произошло слияние. Если вы – младенец, то отвержение со стороны мамы – это катастрофа. У младенца еще нет никаких ресурсов, чтобы выжить одному. Его единственный шанс – это привязанность к нему мамы. Залог выживания – сохранение этого «мы», и в нем нет отдельных меня и мамы, у которой есть жизнь, никак не связанная с моей (ведь осознание того, что у мамы есть другая жизнь и люди, к которым она тоже может быть привязана, порождает тревогу. Мама может думать больше о них, чем обо мне. Она может меня бросить и оставить). «Мы» – единый организм. В нем хорошо, тихо, спокойно. Энергии не очень много, но зачем она, когда так тепло и сытно… Свернуться калачиком, прижаться к мягкому и теплому телу, слышать биение сердца матери, ощущать молоко в желудке и на губах… Я – это ты, и ты – это я. Нет больше ничего.

Мы можем телесно вырасти, но какая-то часть нашей души (по разным причинам) может остаться младенческой, отчаянно ищущей восстановления «мы». И этот младенец может вцепиться в того, кто по какой-то причине напоминает человека, способного избавить от тревоги брошенности. Того, кто полностью, целиком будет удовлетворять все наши потребности в тепле, любви, нежности. И еще всегда будет рядом… «Я боюсь быть отвергнутым» значит «я не научился еще жить автономно. Я по-прежнему ищу того или ту, кто вернет мне то блаженное и полубессознательное состояние любви и постоянного присутствия рядом».

Таким человеком может быть кто угодно. Родители могут вцепиться в своих детей, требуя от них всепоглощающей любви и отречения от своей жизни. Любой парень или девушка, появившиеся у выросших детей, – смертельная угроза. Ревнивые супруги в этом мало чем отличаются от таких родителей. «Ты, и только ты единственный/единственная, кто может дать мне все, что мне нужно» – это общее ощущение людей, стремящихся к психологическому слиянию с теми, кто, как кажется, может заменить утраченную связь с тем, кто всегда рядом и удовлетворяет все желания. Да, в обмен на эту связь и ощущение безопасности теряешь свободу и лишаешь ее другого – но зато как хорошо…

Чем больше напуган этот младенец, тем менее терпим он будет к любым намекам на то, что другой человек не в состоянии удовлетворить эту всепоглощающую младенческую тоску по утраченной матери. А эти «намеки» неизбежно появятся – любые различия, любой взгляд на сторону – уже угроза. Любой намек на то, что у него или у нее есть мысли, не связанные с тобой, есть своя жизнь, – уже угроза. А обнаружение того, что другой человек в принципе не в состоянии полностью удовлетворить младенческий эмоциональный голод, и вовсе может породить состояние, близкое к панике.