Между роботом и обезьяной. Искусство найти в себе человека

И тогда «младенец» начинает действовать. На одном полюсе его переживаний – ярость и ненависть к тому, кто осмелился предать это блаженное «единство» (и неважно, было ли оно в реальности или только воображалось). Когда мы переживаем отвержение – в этой боли много гнева и страха. Отвергнутый пытается любой ценой вернуть того, кто уходит. Или через тотальный контроль («ты где?!», «почему ты не отвечал на мои звонки целый час?!», просмотр чужих почт, взлом/ежечасный мониторинг аккаунтов в соцсетях и так далее) или через отчаянные попытки стать еще лучше, стать настолько хорошим и замечательным, чтобы уж точно не бросили. Ведь бросают только плохих, хороших бросить не могут! «Что мне еще сделать, чтобы ты не бросал?!» Не зря психоаналитики называют такое состояние параноидным – бьющийся в душе ужас бросает из крайности в крайность, делая человека очень подозрительным и враждебным. Чего только там нет… Например, фантазии о том, что отвергший меня человек сейчас радостно смеется надо мной в компании друзей, пока я тут в одиночестве плачу. Ему/ей вообще нет до меня дела. Отвергли – и пошли дальше, похихикивая. Он/она рисуются в душе бессердечными, надменными гадами. Но ничего! Я сейчас займусь собой как следует, сброшу вес, пойду в спортзал – и когда ты в следующий раз увидишь меня, то поразишься тому, как я изменился, но будет уже поздно!! Или убью себя, и ты осознаешь, как я был тебе дорог – но будет уже поздно, ты познаешь боль, на которую меня обрекла!

В этом воспаленном сознании полностью исчезает какая-либо эмпатия к тому, кто тебя отверг (реально или мнимо, неважно). Отвергающий по определению – бессердечный негодяй/гадина, потому что отказал/а нуждающемуся в том, без чего он не проживет. Отказался жертвовать собой, как жертвует своим временем и здоровьем мать для того, чтобы выходить младенца. Отверженный не осознает другого как живого, чувствующего, думающего, переживающего – для него это просто объект, не дающий того, что требуется. В общем-то, с позиции младенческой психики так оно и есть. И ярость («ДАЙ!!!) сменяется ненавистью («ТОГДА СТРАДАЙ САМ!!!»), переходящей в ярость и ненависть к себе («если бы я был лучше, я бы не был оставлен!»).

Но есть и другой полюс переживаний, и именно в нем заключается возможность взросления и сепарации, когда происходит чудо: ты обнаруживаешь, что да, больше никто в мире не может быть тебе заменой матери, но есть люди, которые все равно что-то могут дать тебе. Эти люди не в состоянии удовлетворить всю потребность в любви – но ты можешь брать по чуть-чуть, и из этих маленьких огоньков и складывается то, что греет тебя, даже когда ты один. Это полюс грусти и горевания.

Горе всегда возникает в момент осознания неотвратимости утраты, когда ты начинаешь верить – да, это взаправду, и это навсегда. Разумеется, что в таком состоянии человек нередко пытается отрицать это «навсегда», и тогда снова рождается ярость, и это состояние напоминает качели, от ярости/гнева к горю/грусти и обратно. «Постой, это не навсегда, еще можно все вернуть!» или «Ты не так поняла его, на самом деле он не отвергал тебя, а был вынужден сказать это, чтобы…» (я думаю, все мы можем вспомнить многочисленные попытки убедить самих себя, что когда нам дают знать, что мы не нужны другому человеку, то это на самом деле не то, что нам давали знать.). Но в какой-то момент за этой пеленой иллюзий все явственнее и явственнее проступает реальность: МЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ НЕ НУЖНЫ или он не может дать нам того, чего мы так сильно жаждем, и как ни пытайся – все бесполезно.

Горе может переживаться в двух вариантах, и они очень разные. Первый – это тотальное горе, рождающееся, когда мы ощущаем утрату не конкретного человека и надежды на отношения с ним, а утрату последнего шанса на любящие отношения с кем-либо вообще, как будто отвергнувший – это последний шанс в этой жизни. Дальше – только мрачное, тоскливое и одинокое существование в холодной пустыне, где никто не услышит твой беззвучный крик. Это характерное для нашей «младенческой» части состояние, потому что у маленького ребенка еще нет опыта встречи новых людей, опыта рождения новых привязанностей. Та привязанность, которая есть или возникла, ощущается как единственно возможная. Понятно, почему тогда отвержение – это катастрофа. Рядом нет того, кто успокаивал бы и утешал, и это навсегда. Для взрослого человека отчаяние и горе достигают такого уровня тогда, когда в его собственной душе рядом с эмоционально напуганным младенцем нет взрослой, понимающей и поддерживающей части своего «Я». Именно поэтому одиночество становится непереносимым – ты сам себя бросил, это и есть настоящее одиночество, в отличие от ситуации, когда ты один/отвержен, но способен с сочувствием и состраданием относиться к своей боли, олицетворяемой этим внутренним младенцем.