Печорин против Тумбалеле
В подростковом периоде и в ранней юности моим самым любимым образом, на который я ориентировался и которому в меру своих неосознанных сил пытался подражать, был тип, который я сейчас назвал бы «Печориным». В интернете среди многочисленных шпаргалок и заготовок школьных сочинений по литературе нашел словесную характеристику Печорина, которая отлично ложится на тот мой образ.
«Печорин – герой своего времени. Такая личность не находит место, куда можно приложить свои силы, а потому и обречена на одиночество… Печорин получил светское воспитание, вначале гоняется за светскими развлечениями, но потом его ждет разочарование, попытки заняться наукой и охлаждение к ней. Он скучает, равнодушно относится к свету и испытывает глубокую неудовлетворенность своей жизнью. Печорин – это характер глубокий. «Резкий охлажденный ум» сочетается у него с жаждой деятельности и с силой воли. Он ощущает в себе необъятные силы, но растрачивает их на мелочи».
Многое в этом образе мне казалось жутко привлекательным. Сдержанность, ощущение себя «выше серых будней», игра в разочарованность жизнью (это в 15–20 лет). А как романтично звучит такое описание: он – выше окружающей среды, умен, образован. Но внутренне опустошен, разочарован…
Загадочный молодой человек, себе на уме, задумчиво-печальный, кажущийся явно взрослее своих лет, всезнающий, иронично-саркастичный. О, ирония – это был мой конек. Настолько привычный, что моя улыбка, как я позднее заметил, была, во-первых, чаще всего с сомкнутыми губами, а во-вторых, отчетливо скошенной налево. Эдакая кривая ухмылка «ну да, ну да, а как же». Мне тогда стабильно давали года на 3–4 больше, чем есть.
Главное – девчонкам нередко нравилось. Наверное, девушки мечтали растопить это холодное сердце, или привлекала кажущаяся взрослость и рассудительность на фоне «этих орангутангов» (как однажды мне сказали в адрес не столь загадочных пацанов). Наполнить этого внутренне опустошенного и разочарованного человека, спасти его из пут меланхолии – что может быть прекрасней? Но в конечном итоге не получалось. А я лишь иронично ухмылялся: ну, мол, извини, такой вот я, мне никто не нужен, жизнь тлен, смысла нет.
Хотя, возможно, девушки «цеплялись» за другое. Иногда, когда «Печорин» слишком расслаблялся, как черт из табакерки выпрыгивал некто необузданно-разнузданный с широченной улыбкой и неистребимой жаждой жизни. Папуас Тумбалеле Макелебумба из деревни Талигенде. Его нрав, наклонности, пороки и недостатки хорошо видны в этой давней моей зарисовке:
«Тумбалеле Макелебумба лежал под жарким солнцем Папуа – Новой Гвинеи, чесал пятки и курил дурман-траву. Две жены стояли с опахалами, остальные суетились – три около костра, запекая кабанчика, три следили за выводком голопузых детишек, а три поочередно садились за педали особого электрогенератора, чтобы Любимый Муж, Отец и Повелитель мог смотреть во Всевидящее Око, показывающее ему неведомые берега и голых белых женщин. Сосед Тумбалеле, старый колдун Зигмунильба Фрейдигумба, иногда усаживался рядом, заворачиваясь в шкуру саблезубого новогвинейского тушканчика, и ворчал что-то насчет этих женщин и того, что «трубочкой-надеваемой-сами-знаете-на-что» Макелебумба не вышел – не то что у Ирвиянги Яломумбы!» Тумбалеле злился, шипел и огрызался комментариями по поводу успехов шамана Фридембеле Перлзиямбы на почве изгнания злых духов».
«Печорин» стыдился этого ужасного типа и воли ему практически не давал. По крайней мере, девушки не должны были видеть ребячливого и эмоционального папуаса ни при каких обстоятельствах. Почти всегда получалось, хотя нет-нет, да расплывалось лицо в широченной улыбке во все зубы. Папуасская зависть тоже норовила вылезти, но «Печорин» ее успешно пришибал своим высокомерием.
И вот как-то году в 2000-м отрабатывал я студенческую практику в детском лагере вожатым. Смена закончилась, орда детей удалилась, и в лагерных корпусах и пространствах между ними воцарились тишина и покой. Трое вожатых, среди них и я, шли с пустыми пластиковыми баками из-под воды, которую нам завозили для того, чтобы детей поить. Баки гулкие, если по ним стучать, получался симпатичный звук какого-нибудь тамтама. Так что мы втроем перевернули их и на ходу принялись молотить кто во что горазд, напевая бессмысленный набор слов и звуков. Параллельно пытались приплясывать, так что это выглядело, похоже, как аутентичный африканский ансамбль песни и пляски племени йоруба.
И тут из-за одного из корпусов появились девушки-вожатые и направились мимо нас. «Печорин», с опозданием секунд на 10, внутри меня врубил сирену воздушного налета и попытался перехватить управление. Нельзя было девушкам увидеть этого грязного дикаря, потому что право на существование имеет лишь умный, сдержанный и разочарованный в людях джентльмен (а то как же иначе с женщинами дела иметь-то?). Однако Тумбалеле, разбушевавшийся под звук тамтамов и еще двух дикарей, пляшущих рядом, сдаваться не собирался. По плану «Печорина» мне полагалось немедленно опустить руки, оставить на лице ухмылку и сделать пару шагов в сторону от беснующихся вожатых-коллег (мол, я тут просто рядом иду, вы не подумайте, что я такой вот…). С другой стороны, Тумбалеле не собирался предавать своих собратьев, и ему вообще нравилось все это действие. В итоге я продолжал бить в «тамтам», однако это уже было похоже на игру деревянного Щелкунчика: тело перестало быть пластичным, жесткие ладони медленно похлопывали по пластику (а не впечатывались в него со всей силой), а подпрыгивания и приплясывания, видимо, напоминали движения игрушки, у которой ноги сгибаются только в коленях, а про поясницу разработчики модели не думали вообще.
Девчонки прошли, улыбаясь, «Печорин» кое-как взял вверх и долго не мог прийти в себя от позора. Теперь уже никто и ничто не восстановит поруганную честь… Жизнь тлен и серая бессмысленная пустота…
Одна из этих девушек стала моей женой. И как-то, разговорившись, она вспомнила ту сцену, когда она с подругами видела нас, троих папуасов, идущих по залитой солнцем дорожке. «Ты мне тогда очень-очень понравился – живой такой, беззаботный, веселый…» Те самые 10 секунд…
«Печорин» сдавленно пискнул и упал в глубокий обморок.
