Между роботом и обезьяной. Искусство найти в себе человека

Но суть вины-то – побудить нас признать и компенсировать причиненный ущерб, а не боль как самоцель (это как раз характерно для токсической вины). И человек, признавший свою еальную ответственность и предлагающий обсудить выход из ситуации или ее компенсацию (если она возможна), как минимум, проявляет мужество. Трудно просить о поддержке и сочувствии, когда ты сам переживаешь вину за реальное свое действие. Но именно поддержка – не как оправдание, а как признание нашего общего человеческого несовершенства и уважение мужества другого признать свою неидеальность (перед лицом тех, кто, возможно, пылает праведным гневом) – вот именно эта поддержка помогает нам выйти из воронки бесконечного самоосуждения. Не «что же ты натворил, было же очевидно, что…», а «да, натворил ты… сочувствую, сам когда-то тоже… давай подумаем, что тут можно сделать». Обнаружение такого голоса внутри себя – маленькое счастье.

Речь идет не о пустых извинениях в стиле «ну, извини» или «я больше не буду». Если обидчик я, то каков мой мотив получить прощение? Просто перестать испытывать чувство вины и восстановить свою «хорошесть» в собственных/чужих глазах? В такой ситуации приветствуются любые варианты быстрого улаживания конфликта, самооправдания («я из лучших побуждений!») и принесения извинений с ожиданием их принятия («чего ты злишься, ведь я же извинился!»). Или же просьба о прощении сопровождается осознанием той боли, которую причинил другому, и переживанием, с одной стороны, мучительное разрушение части своего «идеального Я», а с другой – страх утраты значимых отношений? Во втором случае желание получить прощение уходит на второй план, уступая место переживанию стыда (нормального, живого – не всякий стыд плох). Мне больно от того, что мои действия причинили тебе вред. И неважно, какими мотивами я руководствовался при этом. И я боюсь утратить в результате те отношения, которые были.

В этом переживании есть риск заняться самобичеванием – начать наказывать самого себя, не дожидаясь, пока этим займется обиженный. Но там, где вообще заходит речь о наказании – там нет места прощению, там есть только месть. «Ой я дурак! Да как же я мог! Никогда себе не прощу!» – совершаемое публично, самонаказание нередко производит довольно жалкое впечатление: истязаю себя в надежде избежать истязания другим плюс демонстрирую то, какой я хороший…

Вина и стыд усиливаются, если в ответ на признание ошибки следует месть или злорадная пляска на костях в стиле «ну я же говорил!» или «так тебе и надо, тварь конченая». Ожидание таких реакций могут полностью блокировать возможность признания ошибок или вины. Они запускают мощный процесс самооправдания, который защищает остатки нашего самоуважения.

Поэтому так безумно сложно налаживать процесс примирения, будь то между партнерами, родителями и детьми или нациями. Часто страхи перед реакцией злорадства или мести преувеличенны. Американские психологи, врачи и страховые агентства задались вопросом – как снизить количество исков со стороны родственников пациентов, ставших жертвами серьезных врачебных ошибок (согласитесь, что врачебные ошибки часто являются одними из самых тяжелых по последствиям). Выяснилось, что вероятность подачи иска к больнице существенно снижается, если врачи находят в себе мужество выйти к родственникам или к самим пациентам, признать ошибку и принести свои искренние извинения, выразить свои переживания, связанные с ошибкой.

Еще одним важным условием для примирения оказался рассказ врача о том, какие конкретные выводы он и больница сделали из случившегося, что намерены предпринять. Это придает страданию пациента смысл. А попытки сохранять образ непогрешимости воспринимаются со стороны как высокомерие и бессердечие. Признание ошибки не делает врача некомпетентным в глазах большинства пациентов, но позволяет воспринимать его как живого, человечного. Как сказал в одном интервью врач Ричард Фридман: «В итоге большинство пациентов простят своих докторов за ошибки ума, но редко простят за ошибки сердца».

Это касается не только врачей, разумеется. С таким же упорством отстаивать свою непогрешимость пытаются, например, родители перед своими детьми. Особенно когда дети вырастают и спрашивают их: «Папа, мама, почему вы обходились с нами так?» Чем сильнее мы настаиваем на том, что не ошибаемся, тем меньше вариантов остается для противоположной стороны – ощущать себя глупыми и никчемными рядом с такими непогрешимыми людьми или испытывать бессильную ярость.

Мы приносим отношения и доверие в жертву, чтобы избежать встречи с виной и стыдом, возникающим при соприкосновении с фундаментальным свойством человеческой души – ее несовершенством. Как я заметил, в большинстве случаев люди готовы говорить о том, за что и как они прощают других людей, но мало кто говорит о том, как они были прощены и что для этого было сделано. Это, в общем-то, мне понятно – говорить о ситуации, когда ты был предельно уязвим, намного сложнее.