Между синим и зеленым [сборник]

Так и придется достать ментовскую ксиву. Продавщица уставится внимательно в форменную фотографию, убедится, что я действительно сотрудник, и спросит:

– Сигареты какие?

Я зачем-то начну рассказывать, что недавно бросил курить. Но все равно дымлю, когда прижмет. Главное, говорю, чтобы Гриша не видел. Не дай бог научится плохому. Все говорю и говорю и сам понимаю, что надо замолчать, а не получается.

– Сергей, – протягиваю руку, и продавщица нехотя кивает.

Я забуду, как ее зовут. Проснусь и забуду. Я только одно имя помню.

Прощаюсь, улыбаюсь. Продавщица говорит:

– Приходите еще.

У подъезда – никого. Так хорошо: октябрь, ветерок, скамеечка. Предельная пустота, и ни черта не видно в пробирающейся куриной слепоте. Сижу, потягиваю. Крепкие продала, кашляю до хрипоты. Сквозь кашель слышу женский голос. Оборачиваюсь. Никого.

Я звоню и звоню, каждый день звоню в надежде, что голос все-таки раздастся. И номер помню наизусть. Тыкаю в сенсор, вместо цифр попадаю то в решетку, то в звездочку. Бежать некуда. И ничем не отличаешься от бедных зверей в городском зоопарке.

Буду звонить, пока не сядет аккумулятор. Не ответишь – уеду на Байконур к однокурснику. Там космос ближе, чем кажется.

Я пока не знаю, как сказать Грише, что мамы больше нет. Нужно привыкать, Гриша, мы справимся, я тебе обещаю. Хорошо, что Гриша особенный. Он почти перестал спрашивать, где мама, и, кажется, поверил, что наша мама – космонавт.

Я другого ничего не придумал. Пусть лучше останется космонавтом. Теперь Гриша каждый вечер смотрит фильмы про космос на этом проклятом «Би-би-си» и мечтает, что однажды сам наденет скафандр, добравшись до той невозможной звезды, где якобы прячется мама.

Мы прилетим вместе. Мы что-нибудь обязательно придумаем.

Холодно, и пора, наверное, домой. Тебе рано вставать, завтра важный день, важнее всех твоих оперативных мероприятий, чертовых жуликов и разыскных дел. Завтра ты будешь учиться воспитывать сына, ведь рано или поздно придется стать хорошим отцом.

Пытаюсь отыскать домофонный ключ, а уже потрясывает – приход начался. Кружится голова, как при тренировочном полете на космодроме, хватаюсь за ручку, держи-держи равновесие, смотри в одну точку. Тебе столько предстоит пройти, что ты, прямо сейчас свалишься. Прямо здесь и сейчас, что ли?

Не упаду, конечно. Легче, может, упасть и сдаться, признавшись, что тебе просто не повезло. Но я обещал Грише, что мы победим.

Мне кажется, я слышу привычное «эй, мужик» и догадываюсь, что случится дальше. Как же надоели эти районные колдыри, сколько можно бодаться. Щурюсь в темноте. Кого увижу – залетчика Афоню, торчка Зубана ли, может, работягу Трактора – да нет, разлив не местный.

– Мужик, дай закурить.

Не реагирую. Так надоели эти жулики на работе, что вот сейчас ну совершенно нет желания общаться с ним. Можно вызвать дежурный наряд, но за неделю так устал, что и служивые хари видеть не могу.

Копошусь в карманах. Колдырь думает, сигареты ищу. А я молча достаю ключи и тыкаю в домофон.

– Ну, давай уже, а? – хрипит гоповское рыло.

– Будь счастлив! – отвечаю и ржу, как больной.

Гриша спрашивает, опасный ли был преступник. Говорю, так себе – разобрались, поймали.

– Я слышал, как ты уходил.

– Правда?

– Ага, – кивает Гриша.

Я смотрю на него и убеждаюсь, что он не просто большой, а по-настоящему взрослый.

– Старался не шуметь, – оправдываюсь.

– Да ничего, – отмахивается сын, – я же привык.

К чему он привык, спросить боюсь. Вдруг признается, что к сиротству привык или к отцу, который не появляется дома, потому что работает сутками. Страшно услышать правду от маленького сына.

– Ну что, готов к зоопарку?

– Всегда готов, – отвечает мой герой. – Тебе принести салфетки?

– Давай, – соглашаюсь – и все зажимаю нос. С утра поднялось давление, и теперь вот бомбит кровяное похмелье.

Голова кругом, ноги ходуном. В мусорном ведре дохнет бутылка со вчерашними остатками. Нет сил – достаю, и только подношу к губам в надежде, что станет легче, как замечаю, в дверях стоит Гриша, салфетки держит.

– Я принес, – протягивает он пачку.

Руки трясутся, ватные пальцы повисли в невесомом стыде.

Кое-как, не пойми зачем, пропитываю салфетки алкоголем. Гриша внимательно смотрит, что я делаю.

– Отрава такая, – зачем-то говорю про водку.

– Это да, – отвечает Гриша, будто знает, что действительно – да.

Гриша морщится, словно сам выжал нужную дозу. Ладно, будем считать, что ничего не случилось, а детской памяти свойственно забывать всякие мелочи. По крайней мере, так говорит наша бабушка, имея в виду Катю.

Только Катя вовсе не мелочь, а центр вселенной.

Гриша говорит, если мне совсем плохо, то можно не ходить в зоопарк. Он смотрит в окно, отворачивается. Я понимаю, что в зоопарк ему хочется больше всего на свете.

– Ну уж нет! Ты что! Знаешь, какие там тигры?!

Я с рыками подбегаю к сыну, кусаю за уши. Гриша хохочет, пытаясь вырваться.