Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес!

Упоминанием о сыне я его, похоже, крепко «достал»: аж побелел, желваки заходили. От такого можно всего ожидать: сам видел, как он коротким взмахом руки отправил в «мир иной» рослого гауптштурмфюрера. Поэтому правую руку я опустил в карман шинели, где у меня лежал пистолет. Затем спросил:

– А все же, за что ты убил эсэсовца?

– Не твое дело! – отрезал Яковлев. – Ты что, только за этим меня и пригласил?

– Не только. Еще я хотел передать привет от твоей матушки, Анны Тимофеевны.

Вот тут, похоже, он на несколько мгновений действительно потерял над собой контроль. Его рука неуловимым движением скользнула к кобуре, висевшей на поясе поверх флотской шинели, и по его потемневшему вмиг сузившемуся взгляду я понял: еще секунда – и он будет стрелять! Но я был готов к такому повороту: выхватив из кармана компактный «браунинг», властно приказал:

– Сиди и не дергайся!

Мой взгляд тоже не сулил ничего хорошего, и Яковлев это понял. Ссутулившись, он медленно положил руки на колени. Так он сидел с полминуты, потерянно уставившись в землю прямо перед собой.

Потом тихо спросил:

– Где она?

– С твоей матерью все в порядке. Конечно, она не на курорте. Отбывает ссылку на спецпоселении – между прочим, за сына – изменника Родины! Но ты не маленький, неписаные законы разведки знаешь: поможешь нам – поможешь и матери.

– Обложили, сволочи… – произнес Яковлев обреченно. – И эти, и те… У одних сын, у других мать…

Казалось, он разговаривает сам с собой, при этом столько неподдельной горечи и отчаяния прозвучало в его словах, что во мне вдруг шевельнулось что-то вроде жалости к этому человеку…

– Так что вам от меня надо? – первым нарушил затянувшееся молчание Яковлев.

– Совсем немного, – сказал я. – Слушай и запоминай…