Между строк (СИ)

— Я так же взял на себя смелость разделить сей ценный фолиант на группы листов — нить, служившая скреплением его, совсем прогнила, но это тоже к сути не относится, — канатоходец, наконец, достиг своей цели и расстегнув плащ, кинул его на землю под деревья, сел, жестом приглашая капитана присоединиться, — я обещал что отдам книгу, но не давал слова, что это сделаю сразу и всю.

Коста достал из-под рубашки платок и развязал шнурок.

— Я так же сказал, что за неё потребую плату, но денег мне не надо.

Он небрежно скомкал платок и сунул обратно за пазуху, листы положил на колени, аккуратно разгладил смявшиеся чуть углы.

— Так вот, — тут он взглянул прямо в лицо капитану, как будто бы пытался сшить в единую паутину все куски этой ситуации, — раз вы являетесь представителем владельца этого чУдного документа, значит, пользуетесь его безграничным доверием. Плата, которую я хочу от него, по сути, не будет сеньору ничего стоить, — Флав лукаво улыбнулся и черти заплясали в его глазах, — я не узнаю ни его имени, которое он так боится открыть, ни должности, ни рода, но я хочу знать каждое слово, написанное его рукой и рукой его любовника.

Куэрда накрыл ладонью три листа, лежащих на коленях, словно прерывая эфемерную попытку забрать их.

— Ещё раз повторюсь, владельцу не будет это стоит ни монетки. Инкогнито его не пошатнётся. Вы, — Коста ткнул пальцем в капитана, — будете читать мне это и получать обратно по частям, передавая дальше в хозяйские руки.

Он снова, как в кабаке, приложил палец к губам, призывая к молчанию. Взгляд стал жёстким, голос приобрёл упрямые нотки.

— Не смейте говорить мне, что не владеете языком, иначе мне придётся пригласить на эти встречи того, кто им владеет. Не думайте, что сможете нести сплошную чушь, имитируя чтение и провести меня. Не мечтайте о попытках последить, где я храню «потерю». Иначе, каждое ваше действие, такого толка, будет наказано отправкой одного листа в кафедральный собор. Там, думаю, что быстро разберутся, что с ними делать.

Флавио по-птичьи нагнул голову, не отрывая взгляда смотря на эмоции, возникающие на лице собеседника, и протянул ему три листа.

— Я считаю, что вам не надо даже советоваться с «растеряхой», ибо мои требования ничто, по сравнению с тем что, я мог попросить, ведь циркачи народ не богатый, но извращённый на фантазию.

========== Часть 2 ==========

***

Сердце Северино екнуло, когда он услышал слова циркача и увидел отделенные страницы.

— Что… — у него что-то перехватило в горле, мешая ему говорить внятно, поэтому это получилось каким-то жутким полушепотом-полухрипом. — Что ты сделал с ней?..

Капитан уставился на канатоходца в отчаянии. Дыхание остановилось, сердце пропускало удар за ударом. Ему казалось, что парень ударил его в грудь ножом — точно, прицельно, намеренно. Он в бессилии сжал кулаки, едва сдерживая крик. Этого просто не может быть, нет, нет, почему это происходит? Это всего лишь дурной сон…

Северино чувствовал себя так, словно на его руках вновь и вновь, задыхаясь в собственной крови, мучительно умирал Фрэнк. И это в некотором смысле действительно было так — умирал последний его кусочек, последнее напоминание о нем… обложка, которой когда-то касались ласковые пальцы священника, страницы, которые когда-то были исписаны его заботливой рукой…

— Зачем… зачем вы сделали это, сеньор? — Северино не присел рядом с Куэрдой, он буквально упал на траву, закрыв лицо руками и, конечно же, выдавая себя с головой.

Все равно. Теперь уже все равно. Он плохо улавливал дальнейшие слова канатоходца, едва понимая, о чем тот говорит. Может, и лучше было бы, чтобы парень теперь сообщил “куда следует”, может пусть бы его взяли под белы рученьки и отвели на плаху. Какая теперь разница?

Северино шумно выдохнул и убрал руки от лица. Не глядя на Куэрду, он забрал жалкие три листа - все, что осталось от его души.

— Хорошо, сеньор канатоходец. Вы выиграли. Я прочитаю вам все, что вы хотите слышать, - тихо сказал капитан. Его тон был похож на негнущийся брусок, и казалось, сами слова издают деревянный звук, падая на камни.

Похоже, ему все же придется испить эту горькую чашу до дна. А что еще оставалось? Казалось, он целую вечность разворачивал листы, хрупкая просоленная бумага шелестела в онемевших пальцах душераздирающим громом. Он помедлил, прислушиваясь к тишине сада, стараясь выхватить хоть какие-то звуки из нее. Ни на какие чувства Северино уже был способен, поэтому после краткой паузы он начал: