Между строк (СИ)

— “Я пишу это тебе, потому что не могу больше молчать. Это проклятое место, ты никогда не должен был попадать сюда. Ты не отсюда, ты другой, и это знание разрывает мое сердце каждый миг, когда я встречаюсь с тобой взглядом. Мы здесь все рабы, пленники, но не ты. Ты… свободный. Я читаю это в твоем взгляде, в твоих жестах. Запомни одно — никогда не забывай своего настоящего имени, что бы ни случилось. Я почти забыл свое, но твои глаза заставили меня вспомнить, кто я. Пожалуйста, смотри на меня. Смотри на меня еще и еще, мне кажется, если ты прекратишь смотреть на меня, я потеряю свою душу, я навсегда продам ее в рабство морской дьяволицы. Пожалуйста, не отводи взгляда, пожалуйста, спаси меня…”.

Дальше несколько его собственных строк были размыты, однако Северино и так знал, что в них говорилось, поэтому он, не останавливаясь, прочел дальше:

— “Я бы никогда не попал сюда, если бы не ты. Почему ты вмешался, почему не дал дьяволице закончить то, что она начала? Ответь мне, зачем?”, — и тут же убористый аккуратный ответ: — “У меня нет ответа на твой вопрос, кроме того, что я уже дал. Если бы она убила тебя, она бы каким-то образом убила и меня тоже — не телесно, но духовно. Я не знаю, пожалуйста, не спрашивай меня, я действительно не знаю! Я увидел тебя и понял, что… черт побери, ничего я не понимал! Ничего я не думал! Я не знаю, почему я сделал то, что сделал, пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом, прошу тебя”, — и тут же его строки: — “Прости… я вижу в твоих глазах невыплаканные слезы, и меньше всего я хочу, чтобы в этом море множились соленые капли — твои соленые капли… пожалуйста, не плачь. Твои глаза слишком красивы для слез. Серые, как хмурящееся небо, под которым скользит по волнам наша грешная колыбель. Я не хочу покидать этот мир до тех пор, пока вижу тебя и твои глаза. Когда ты смеешься, я вижу веселые огоньки в глубине твоих зрачков, и они напоминают мне о доме, о тепле материнских объятий. Говорил ли тебе кто-то, как ты прекрасен? Говорил ли про солнце в твоих волосах, про улыбку цвета заката и музыку твоего смеха? Я бы мог смотреть на тебя вечно”. — “Пожалуйста, смотри, не отводи взгляда”, — таков был ответ, — когда я встречаюсь с тобой взглядом, мне кажется, что самая большая в мире волна поднимает меня вверх, выше и выше, и я готов достать до неба. Я бы хотел прикоснуться тебя, держу пари, ты на ощупь словно сами небеса. Но что будет, если я однажды упаду? Мое сердце разобьется так, что никакой смолой не проклеишь…” — “А ты и не упадешь. Я тебе обещаю”.

Северино не распознал того момента, когда начал плакать сам. Не было ничего, что обычно предвещает слезы - ком в голе, жжение в глазах. Теплая влага небольшими потоками просто катилась и катилась по его щекам. Он понял, что происходит, только когда одна из капель угодила ровно на листочек, добавляя ему горечи. Порывисто вздохнув, капитан спрятал листы за пазуху и уставился в подступающий вечер. Он совершенно забыл, что не один.

***

Эротичное развлечение с львиной долей смущения и похоти закончилось сразу, как только Коста увидел, как изменился в лице капитан. Флав не ожидал, что его мелкий шантаж обернётся такой горькой болью. Коста готов был сквозь землю провалиться, но язык не поворачивался останавливать. Впору было подняться и бежать, бежать подальше от этого места от этого человека, потому что канатоходец словно захлёбывался, попав в глубокое озеро.

От сомнений не осталось и следа — книга капитана. Слёзы. Тихие, от этого ещё более горькие, привели Куэрду в окончательный ступор. Слова, прочтённые начальником городской стражи эхом прокатывались внутри, не оставляли шанса на оправдание. То ли старый Пиро что перепутал, то ли перевёл не точно, то ли добавил красок, но то, что читал капитан, совершенно не походило на то, что озвучил старик. Скорее всего, Мариньё по-своему интерпретировал текст и вольно пересказал, добавив своего отношения, но и это не оправдывало Косту.

В тишине сада, когда затих голос Мойи, Флав боялся вздохнуть. Птицы перелетали с ветку на ветку, готовясь устоится на ночлег, ветер ласково облизывал кроны деревьев и дарил разгорячённой земле долгожданную прохладу вечера, солнце окрасилось румянцем и стелило свои алые лучи по крыше собора, а Коста видел лишь солёную каплю, расползающуюся по старым чернилам.

— Я отдам вам книгу, — выдавил из себя канатоходец. — Простите.

Получилось очень тихо в отличие от бравады, произнесённой до этого. Куэрда не знал, слышал ли его капитан и боялся дотронуться до него, как будто бы случись это, и мужчина рассыплется, как песчаная фигура.

Флавио встал и собрался уходить, как где-то справа раздался звонкий мальчишеский голос. Ящерка, узнал канатоходец, и тут же на открытое пространство, тяжело дыша, выкатился Лучи.

— Флав! Флав! — лицо воришки раскраснелось, по вискам катились капли пота. — Флав! — мальчишка в волнении всегда называл канатоходца по имени. — Он забрал твою сумку!

Коста похолодел.

— Какую сумку? Кто забрал?

Лучи запрыгал рядом с канатоходцем, совершенно не обращая внимания на капитана.