Между строк (СИ)

Лэл была единоличной повелительницей на этом корабле. По первости Северино еще посещали мысли поднять бунт, по-тихому отравить или прирезать Лэл в ее кровати или хотя бы просто сбежать. Однако они очень скоро разбились о жестокую реальность, как волны разбиваются о прибрежные рифы. Лэл, казалось, не имела слабостей, и, что главное, вся команда была целиком и полностью на ее стороне. Вскоре Северино смирился со своим новым домом и перестал хотеть что-то изменить.

Одной из стратегий ломки людей у Лэл был тот факт, что нормальное имя имела право носить только она сама, у остальных же были прозвища. Карлик, Бородач, Глазастый, Святоша… как несложно догадаться, Северино быстро стал Делаваром. Это обезличивало людей, превращало их в орудия для добывания денег, которыми Лэл безгранично пользовалась. Также это повышало градус недоверия и исключало любые близкие отношения между членами команды, что в свою очередь сводило риск развития бунта к минимуму.

За первый год они не причаливали к берегу ни разу, не считая тайного места в архипелаге скалистых островов, затерянных в Атлантике, а также пиратских точек для чистки, починки корабля и пополнения запасов еды и воды, откуда возможность побега исключалась полностью. Ну а затем произошло кое-что, что отбило у Северино охоту строить дальнейшие планы побега.

Его звали Фрэнсис, и он так и не смог ответить на столько раз заданный ему прямой вопрос: “Зачем”. Он лишь улыбался и молчал. Он был родом из Роттердама, и его корабль захватили как раз в тот момент, когда он готовился стать миссионером в Новом Свете — около пяти лет назад. С тех пор он стал важнейшей частью экипажа — Лэл действительно оказалась на удивление богобоязненной, и не смогла убить священника.

Стоило сказать, что бога и его заповеди Лэл понимала весьма по-своему. Подобно шлюхе, искренне считающей себя дарительницей спасающей мир любви, Лэл воображала, будто своим разбоем делает богоугодное дело. Ее главным аргументом всегда было: “Если бог позволяет мне грабить корабли, значит, он хочет, чтобы я делала это”. Ее вера была столь крепка, что за все годы, проведенные с ней рядом, Фрэнсис так и не смог ее разубедить. Да и тяжело говорить о спасении души, когда к твоему горлу приставлен кортик, удерживаемый безжалостной черной рукой.

О самой Лэл известно было очень мало даже наиболее приближенному к ней Фрэнсису. Ходили слухи, что она — одна из африканских рабынь, которую когда-то продали в Америку. Никто доподлинно не знал, как она не просто сбежала, но еще и обзавелась кораблем и командой, а если кто и догадывался, то помалкивал — за неверно сказанное слово скорая на расправу Лэл карала незамедлительно. А в том, что она это слово услышит, можно было не сомневаться — “ушей” на этом корабле у нее было много. Частенько доносы кончались кровавыми пытками — и не всегда в роли пытаемого оказывался тот, на кого донесли, доносчики страдали не меньше. Что, впрочем, не останавливало людей от того, чтобы продолжать информировать капитаншу о настроениях экипажа. У Северино создалось впечатление, что команда испытывала какое-то извращенное наслаждение от такого с собой обращения.

В любом случае, его куда больше волновало, что он держит Фрэнсиса за руку и зовет его по имени, чем вся его дальнейшая жизнь. Именно Фрэнсис и мысли о нем помогали ему все это время помнить себя и свое прошлое и не отрекаться от мыслей о будущем. Редкие моменты, когда они были вместе, помогали Северино сохранять разум и не обезличиваться до еще одного прихвостня Лэл, Делавара.

— Однажды мы с тобой ступим на твердую землю, и забудем эти годы, как кошмарный сон, — проговорил он, сонно щурясь на звезды.

Корабль причалил к секретному месту, и команда разбрелась по острову. Можно было не опасаться, что кто-то увидит их вместе, а просто лежать на песке и слушать прибой.

— Ты опять? — улыбнулся Фрэнсис.

— Не говори мне, что это невозможно, — выдохнул Северино. — Я не люблю, когда так говорят.

— Ты отлично знаешь, что нас обоих повесят, как только мы приблизимся к любому цивилизованному городу. Мы пираты, Сев. Смирись с этим.

— Не люблю мириться, — сказал тот в ответ, точно обиженный ребенок.

Оба засмеялись. Фрэнсис достал потрепанную библию с тисненым и когда-то золотым крестом на обложке и с половиной выдернутых страниц, открыл ее и с любовью провел пальцами по странице, исписанной кривым и неграмотным почерком Северино. В первый год общения они боялись приближаться друг к другу — реакция Лэл на подобную связь была бы очень предсказуема, и она не понравилась бы ни одному из них. Так что они использовали библию Фрэнсиса для своеобразной переписки. Иногда Фрэнсис вырывал листы, писал на них послание и потихоньку передавал их Северино, иногда он писал прямо в книге, “забывая” ее там, где ее мог найти только тот, кому она предназначалась. Чернила, а чаще графитные следы виднелись через каждую строчку.

— Ты не боишься, что Лэл однажды узнает, во что превратилась твоя библия? — отрешенно спросил Северино.