Между

Хорошо, Там Лин. Пусть ты не поддашься обыденности, сумеешь не утратить свет Волшебной Страны — я могу в это поверить. Я вижу его отблеск в твоих глазах. Ты сам стал светом и огнем. Но ты, девушка, ты сможешь жить рядом с Пламенем? Не испугаешься? Думаешь, что достойна? Дышит пламя яркоеПеплом и золой. Вьются змеи жаркиеВ пляске огневой. Жить среди пожарищаХочется тебе? Из огня да в полымя, От беды к беде?

И — Там Лин становится пламенем. Но почему же мне больно смотреть на этот огонь? Почему его языки будто насмешничают надо мной? Почему я слышу этот голос… опять! «Ну и ну, Рианнон. У тебя, похоже, входит в привычку удерживать любовников силком. А я‑то думал, что я один удостоился этакой чести!» Сархад. Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты.

* * *

Рианнон замахнулась на кого‑то невидимого, а потом ее руки бессильно упали вдоль тела. Нить заклятия порвалась. Там Лин снова обрел свой истинный облик, чуть не сбив с ног свою спасительницу. Они все еще крепко сжимали друг друга в объятиях, но юноша не мог оторвать взгляд от Рианнон. Ее лицо исказили гнев, ярость, боль. И одновременно она стало каким‑то… очень человеческим, что ли.«Если бы я знала вчера, то, что знаю сегодня — крикнула Белогривая, — я бы сама вонзила тебе нож в сердце!»Словно в ответ на ее слова, подул резкий ветер, фигура богини заколебалась и — растаяла вместе с обрывками тумана.

* * *

— Чудесная история. — Марх скривился, и по его тону было ясно, что он отнюдь не считает всё это чудесным. — Расскажи это любому барду, он в восторг придет. Но мне‑то зачем? Не первый и не последний любовник моей матери… надеюсь, я не обязан знать всех поименно?

— История Там Лина касается и тебя.

— Я здесь при чем?

— При сестре.

Кромка мира людей: Рианнон

Дочь дерзкого мальчишки, осмелившегося бежать от меня! Часть его. Быть может, я радовалась бы тебе, будь он мне верен. Он бы играл на флейте для тебя, ты бы росла в волшебстве музыки… довольно! Он бросил и тебя и меня, и я не хочу, чтобы рядом со мной было живое напоминание о предательстве этого глупца. Живое. Живому место среди живых. Вот и расти в мире людей.

* * *

— Я хотела предупредить тебя, Марх. Рианнон отдаст ее тебе, как только малышка чуть окрепнет. Тот не ответил: слишком неожиданным оказался для него такой поворот дел.

— Ты ведь будешь любить ее, Марх? Будешь заботиться о своей сестренке? Она такая светлая, такая легкая — как перышко, такая красивая — как цветок на лугу…Король прищурился, вслушиваясь в неразличимую для смертных музыку тишины:

— Как светлое перышко… как белый цветок… Беляночка. Гвен.

* * *

…к тому времени угасли последние лучи солнца, река окуталась белой мглой, а перистые облака протянулись через небо как еще одна прядь тумана, заблудившаяся и забредшая слишком высоко. Туман жил своей жизнью, небесные и речные полотнища белой мглы свивались и переплетались, и вот уже это не туман, а длинные белые волосы… пряди гривы белой кобылицы. Рианнон предстала перед ними в конском облике. На ее спине лежала девочка нескольких месяцев от роду, крохотные ручки цепко ухватились за гриву, а глазенки сверкали живейшим интересом ко всему вокруг. Марх осторожно взял малышку, отцепил ее пальчики от гривы матери. Рианнон сменила облик, сказала устало:

— Спасибо, что позвал ее.

— Я? Позвал?

— Ты дал ей имя. Теперь ее судьба в твоих руках.

— Ясно. Марху многое хотелось сказать матери, но… сын не должен осуждать. Смешно требовать от богини верности — да и кому? века назад погибшему Мейрхиону? Манавидану, который бросил ее и возненавидел Прайден? тем, кто был у нее прежде? Марх хотел сказать, что мать не должна бросать свое дитя, но — король понимал: малютке Гвен будет лучше у брата, чем у Рианнон. Так за что осуждать Кобылицу? Марх промолчал, и Рианнон, поняв его молчание, растворилась в тумане.

Кромка туманов: Марх

О Сова из Кум-Каулойд, к тебе взываю. Знаю, что непочтительно звать тебя к себе, но только нет у меня времени добраться до тебя. Прилети, молю. Помоги. Помоги этой крошке, виноватой лишь в том, что родилась на свет. Ей нужна кормилица, няня… я не знаю, кто еще. Я умею заботиться о странах и мирах — но не о младенцах. Она такая хрупкая… и мне страшно, как не бывало ни перед какой битвой: страшно, что это крохотное теплое тельце вдруг выскользнет из моих рук. Глупости, конечно: я держу ее крепко. Но жутко всё равно.

* * *

Туман сгустился, принимая очертания огромной белой совы. И не одной: бесшумно маша крыльями, за ней вылетели из белой мглы еще две. Сменили облик. Старуха, Мать, Дева. И четвертая — Дитя — у Марха на руках. Сова из Кум-Каулойд решительно отобрала у него малышку, уверенным движением размяла ей тельце, проверяя что‑то непостижимое для мужчин, отдала старшей из своих спутниц. Так стала кормить дитя.

— Дочь своего отца, — изрекла приговор Сова.

— То есть? — не понял Конь.