Междуморье

- А знаешь, - говорит он, вопреки представлениям, они прилично интегрированы. Это видно во время футбола. Если играет Турция, они вывешивают турецкие флаги. Но если играет Германия – немецкие.

В Нюрнберге я был как раз тогда, когда немцы приложили словакам во время чемпионата. В пивных болело множество турок. После победы, по широкой аллее вокруг старого города туда-сюда ездили колонны машин, обвешанные немецкими флагами. Их водители орали в знак приветствия и давили на клаксоны. Многие их них были турками.

Нюрнберг выглядел в стиле девяностых годов: пастельные краски, гадкая плитка – старый и нехороший способ обновления. Перед зданием суда, в котором происходили процессы над нацистами, стояла турецкая баня. В ней проходила свадьба молодой турецкой пары. Лично мне это ужасно нравилось.

Мы принимали участие в комиссии по делам того, что происходит в Польше и Восточной Европе. Что, мол, отход от демократии и тому подобные вещи. С точки зрения новой польской власти мы наверняка клеветали на отчизну, но вот так, по правде, мы пытались объясняться. Что, мол, чувство колонизации, периферия, и что нечего ожидать, будто бы ископаемый консерватизм на перифериях будет заменен гипердемократическими потребностями центра, и нечего притворяться, что это так просто, только некоторых бесило и это. Какой-то местный журналист встал и начал кричать: - Когда же Европа наконец поймет, что национализм – это зло, потому что ведет к нацизму? Я глядел на него и вспоминал себя самого еще год назад, сразу же после победы PiS[22]. Я был таким же взбешенным и перепуганным.

А потом вспомнил, как глядели тогда на меня венгры, у которых "нелиберальная демократия" существовала уже добрых несколько лет.

Новая Германия

В бухарестском хостеле я встретил одного немца.

Немца звали Гансом, лет около пятидесяти, и проживал он в этом хостеле. Он попросту проводил время. Сидел он в хостеле около месяца: глубоко задумавшись, прогуливался по Бухаресту, пил пиво или валялся на матрасе в комнате на нескольких человек чуть ли не под крышей и читал книжки.

Все это не было особенно давно, но с нынешней перспективы кажется, будто прошли века и годы. Ведь все это было во времена, когда к демократии западного типа мы только приближались, а не отдалялись от нее, а интервью с Александром Дугиным[23] казались не анализом фактического состояния, но беседами с психом, совершенно оторванным от реальности.

Ганс, во всяком случае, был одним из немногих немцев, которых я тогда, колеся по Центральной (мои Восточной) Европе, который сильно отличался от того германского штампа, к которому я был привыкшим: за демократию, за Евросоюз, за сообщество, вся эта политкорректная, евроэнтузиастская каша, которая сейчас кажется третьеразрядным детским садом.

Короче, сидели мы под крышей этого вот хостела, через окно в комнату чуть ли не забирались зеленые растопыренные листья, а он говорил, что немцы должны перестать позволять доить себя Западу, что должны быть более напористыми. С Россией, говорил он, нам нужно заключить союз. Русские, говорил он, Германию уважают и не желают ее контролировать, как Вашингтон, Париж или Лондон. И они не желают Германию доить, как все окружающие страны. Например, Польша. Русские предлагают партнерский, честный договор: бизнес есть бизнес. К чертовой матери Евросоюз, на который только уходит куча бабок, и от которого нет ничего, кроме ненужных обязательств? Мы, что, немецкая мать Тереза для помощи убогим? Нам себе необходимо помочь. Из НАТО тоже нужно выйти – вот зачем нам это НАТО? Чтобы защищаться перед Россией? Нет, нет, - повторял он, - это не мы России боимся, это все вокруг боятся нас. А мы не боимся, мы хотим с нею вести бизнес. Так на кой ляд нам НАТО?

Я начал что-то говорить о послевоенном порядке, о том, что, благодаря нему, войны уже столько лет не было, но Ганс лишь махнул рукой и поудобнее разлегся на матрасе. При этом скривился:

- Война, - ответил он на мои слова, - закончилась семьдесят лет назад. С того времени выросло уже два поколения. Как долго мы еще будем об этом пиздеть? Как долго это еще нас будет доставать?

Я выходил из хостела, шатался по улицам, заглядывал в глаза бродячим собакам, глядел на бухарестский модернизм и размышлял о том, что, возможно, именно только что встретил и услышал Германию будущего. Что именно так когда-то все и будет выглядеть, потому что, на самом деле, закончится топливо страха перед национализмом, а когда заканчивается страх, возвращается эгоизм.

Вскоре после того все больше начали говорить про партию Alternative für Deurschland.

Тем временем, в берлинском метро на экранах показывали кампанию gegen Nazis (против нацистов – нем.). В качестве положительных персонажей там выступали панки. Тут мне подумалось, что в Польше сейчас это не столь очевидно. Что я обобо не удивился бы, если бы там акция называлась gegen Commies, а ее героями были бы скины.